Истории дождя и камня. Инга Лис
несколько дней, то теперь, после нового назначения, о таком не могло быть и речи. А если учесть крайне запутанные отношения, которые сложились у молодого гасконца с капитаном де Тревилем, тем более.
И всё-таки Шарль любил Париж.
Несмотря на шум и гам, вечно грязные, в потоках нечистот улицы.
Несмотря на отсутствие фонарей и постоянный риск быть ограбленным, даже находясь в двух шагах от Лувра или Пале-Рояля.
Париж как-то сразу принял его, и юноша чувствовал себя в столице, как рыба в воде.
Он практически не скучал по Гаскони.
Возможно, дело было в событиях прошлого, которые лейтенант предпочёл бы забыть, а может, в службе, отнимающей всё свободное время.
А может, ещё в том, что Париж был буквально наводнён его земляками: первое время Шарлю постоянно казалось, что он не уехал дальше Фезензака или Тарба.
Гасконцев недолюбливали, высмеивая их бедность, нахальство и, конечно же, жуткий акцент, хотя связываться всерьёз тоже не решались, поэтому молодой человек даже не мог припомнить ни одного случая, чтобы ему пришлось по-настоящему обнажить на улице шпагу.
А уж когда он надел мундир лейтенанта мушкетёров, тем более.
Впрочем, проблем хватало и без этого.
Правда, поначалу всё складывалось отлично.
Жак совершенно зря переживал о том, как его друг устроится в далёкой столице.
Как уже было сказано выше, юноша довольно быстро нашёл жильё и без промедления был принят капитаном мушкетёров, г-ном де Тревилем.
Конечно, капитан и не думал забыть своего друга молодости, а потому без колебаний определил его сына сначала кадетом, а через полгода испытательного срока – на постоянную службу в мушкетёрский полк.
Молчаливый юноша с сединой в волосах и холодными, непроницаемыми глазами надолго стал главной темой пересудов как среди мушкетёров, так и среди гвардейцев.
Понимая, что от этого никуда не деться, Шарль вежливо отвечал на расспросы, стараясь ничем не выдать, насколько они раздражают его. Никогда не отказывался от общих пирушек, несмотря на королевский запрет, играл вместе со всеми в карты, одалживал товарищам деньги, несколько раз даже принял участие в совместном походе к обитательницам многочисленных «лавок чести», но…
Если бы кто-то спросил у мушкетёров, что они знают о своём юном товарище, вряд ли кто-то из них мог бы сообщить что-то иное, кроме общеизвестных фактов.
Гасконец лет двадцати. Приехал не то из Тарба, не то из Люпиака. А может, из Фезензака – разве разберёшь эти чудовищные гасконские названия? По-французски говорит на удивление правильно, правда, с ужасным акцентом. Необщителен, даже замкнут, что редко встретишь у выходцев с юга. Но при этом чертовски проницателен, умён и ловок – иначе как ему до сих пор удаётся лавировать между капитаном, королём и кардиналом, как говорится, не теряя лица? Отличный фехтовальщик, но вот дуэли на дух не переносит. Однако храбрости ему не занимать: мушкетёры имели возможность убедиться в этом как во время многочисленным учений, так и при осаде острова Ре, за которую юнец получил