Тайна женского сердца. В. П. Волк-Карачевский
туда же. Мы, старики, как дети, боимся смерти. Но в отличие от детей она нам, старикам, безразлична…
Александр Нелимов уехал, а Зайцев остался сидеть у почти угасшего камина.
Красные угли в нем покрылись тонким слоем белесого пепла, сквозь пепел было видно, как угли то чуть темнеют, то ярче светятся изнутри остатками жара, уже не имея силы вспыхнуть языками пламени, но все же то там, то тут вспыхивающими и сразу исчезающими. Зайцев кликнул из прихожей мальчика-подростка в старом заношенном сюртуке, перешитом из барского. Мальчик принес дрова – пять тяжелых, колотых дубовых поленьев.
Зайцев сам уложил четыре из них на тлеющие угли, а пятое – сверху, поперек нижних. Большие, тяжелые поленья, казалось, придавили остатки огня, теплый, уютный свет в камине померк.
Но слой горячих углей под поленьями таил в себе достаточно жара, чтобы тепло через некоторое время поглотило новую пищу. Сначала вокруг поленьев, снизу, потянулись сизые струйки дыма, дым заполнил камин, но хорошая тяга уносила его вверх, в каминную трубу, и вот в нескольких местах, сбоку и между поленьями, вспыхнули маленькие синие язычки, потом они увеличились, окрасились в играющий, колеблющийся красный цвет, слились, охватили все поленья и ровное, сильное пламя поднялось над кусками спиленного и расколотого дубового дерева, сто лет копившего солнце и спрессовавшего, не ускользнувшие во вселенскую бездну его лучи в плотную, крепкую древесину, отдающую теперь собранное годами тепло и, сгорая, оставляющую жаркие крупные уголья, чернеющие после того, как они выпустят из себя пламя, рвущееся следом за дымом вверх, но не улетающее за ним, а остающееся в очаге.
Отставной поручик Петр Петрович Зайцев просидел, глядя на огонь и подбрасывая дрова в камин, далеко за полночь.
Он вспоминал своего друга первых детских лет Андрея Нелимова, отчаянно смелого и неудержимого, со шпагой в руке, но не успевшего отразить молниеносного кинжала в виде извивающейся змеи, вспоминал князя Шумского, стройного красавца необычайной силы, любимца женщин, замечательного танцора, поленившегося выучить и отточить все известные фехтовальные приемы, удары и выпады и потому не успевшего довести до конца свои замыслы, вспомнил даже его жену, которую видел только однажды и был поражен ее красотой.
Но больше всего он думал о Гераклите, давно ушедшем в мир иной – какой иной, и есть ли он, иной мир – но первым из людей догадавшимся, что не иной, а этот мир, названный им космосом, и жизнь человеческая всего лишь огонь, то вспыхивающий, то угасающий, под вечным присмотром того, кто подбрасывает хорошие, сухие, желательно дубовые или березовые дрова; присмотрщика этого Гераклит назвал греческим словом, «логос», но как он ни растолковывал значение этого слова, соплеменники так и не поняли его объяснений, как не понимают его и все живущие в этом мире со времен Гераклита.
12. Заботы и хлопоты
Похороны совершились на третий день. Тело бедного старика лежало на столе, накрытое