Рус. Точка отсчета. Вадим Крабов
разрешиться даже во сне, даже в мыслях! Утром наступало облегчение. Рвение к Служению поднималось на невиданную высоту, а казалось, куда уж больше! Наверное, так было и у остальных троих рабов. Между собой они почти не общались, а сны не обсуждались совсем. Никогда. Ночные наряды в караул могли бы стать спасением, но после них все равно следовал короткий сон, и его хватало.
За два месяца Вовчик, теперь уже Чик, научился говорить вполне сносно. Иногда принимал участие в коротких разговорах перед отбоем или после еды. Односложно, с акцентом, кстати, очень легким, но общался. Наверняка сказалось погружение Флорины в его мозги. Носительница языка как-никак, да еще и образованная выше крыши.
Двадцатидевятилетний Чик был старше шестнадцати-восемнадцатилетних крестьянских парней, но младше остальных трех сорокалетних рабов. Алексий, Ферампил и Гладий – бывшие орденские чиновники. В чем провинились, не рассказывали, но однажды стали храмовыми рабами. В учебном десятке им приходилось тяжелее всех, скидок на возраст не делали. Старались, никуда не денешься – со Служением не поспоришь. В разговорах участия практически не принимали, а уж если парни заговаривали о лоосках (молодость!), то отходили как можно дальше. Ребята над этим посмеивались, а Вовчик вскоре догадался: они «общехрамовые» рабы и разговоры о своих госпожах не переносили, а для самого Чика Госпожа только одна – Флорина. Он и представить себе не мог, как поступил бы, услышав о ней скабрезность. Наказать посмевшего сказать такую дерзость нельзя – Служение не позволяет, они в одной команде. Наверное, так же, стиснув зубы, ушел бы. Еще одно страдание – даже одна мысль об этом причиняет боль.
Хвала всем богам, о Верховной речь не заходила. Ее уважали, но больше боялись прогневить богиню Лоос. На полном серьезе. Верховная жрица – наместница богини на Гее. Ну, по крайней мере, в Месхитии. Кстати, упоминание самих богов не возбранялось, зато их наместников всуе – нельзя. Такой вот казус. С Тартаром еще хлестче: поминать его с помощниками считалось неприличным, но многие поминали. Ругались они так. Ох уж это темное суеверие!
Однажды Вовчик остановил очередную веселую историю о лоосках, которую рассказывал Ермил, пожалуй, самый озабоченный из всех новобранцев.
– Стой! Не говори больше о лоосках. Никогда. – Ермил от неожиданности замолчал. Чик бросил взгляд в сторону далеко отсевших рабов. – Им, – сказал, повернулся к Ермилу и продолжил, понизив голос, – очень больно. Я это знаю, – добавил в повисшей тишине.
– Так это… – растерялся Ермил, – а ты?
– Для меня одна госпожа – верховная жрица, а для них – весь храм, все лооски.
– Так это… – Ермил совсем потерялся, – а-а… если мы заговорим о ней?
– Я отойду, – ответил Чик.
Тишина сгустилась.
– Так это… – недалекий Ермил не мог остановиться. Саргил помог ему сильным тычком локтя. – Ой! – вскрикнул Ермил и наконец заткнулся.
Чика уважали. К нему тянулись.