Минимум багажа. Мария Малухина
вопроса избегаешь?
– Ну, допустим, избегаю, – Аля повернулась к нему и дразнящим движением взъерошила Сашкины и без того всклокоченные волосы. – Ты на дорогу лучше смотри, а не на меня.
Они бросили машину у подножья монумента. На стоянке, а значит, и наверху, кроме них, не было никого. Сашко ушел вперед, и Аля побрела вверх по массивным гранитным ступеням вслед за ним. Лестница была длинной – ступеней триста, четыреста, а может, и все шестьсот. Она не могла определить на глаз, а начинать считать было уже поздно – она забралась вверх как минимум на треть.
Аля машинально переставляла ноги, глаза сфокусированы на монотонном каменном чередовании – раз, два, три, четыре и пять, шесть, семь, восемь. С детства она про себя считала на четыре и на восемь, почему-то так было легче, чем на пять и десять. Вдруг она обернулась, и ударивший по глазам пейзаж чуть не сбил ее с ног – в последний момент она выправила пошатнувшуюся на очередной кромке ступню.
Аля присела на ступеньки и скинула с плеча сумку. Под ней были горы – темно-зеленые, бесконечные, наслаивающиеся друг на друга, такие, какие часто показывают в фильмах и редко – в жизни.
Сашко прискакал откуда-то сверху и опустился на ступеньку рядом с ней.
– Ты окей? Я не заметил, как ты остановилась. Устала?
Аля молча помотала головой и вытащила из сумки пачку сигарет.
– Зачем тебе солнце, если ты куришь Шипку, – процитировала Аля по-русски, вытащила одну сигарету себе и протянула пачку Сашко.
– Что? Что-то про Шипку? И «слонце»?
– Солнце по-русски.
Сашко поднес ей зажигалку.
– Ну, я тебя не понимаю. Объясни по-английски, какое солнце.
– Я тут, кажется, давнюю мечту осуществляю.
Про поэта он, конечно, не знал. Ну, может, мельком слышал.
Когда-то подростком она, как и большинство ее друзей, зачитала два тома стихов до дыр. Поэт был паролем, пропускным кодом, открывавшим дверь в мир «своих». У «своих» в ходу были понятия «интеллектуальность», «начитанность» и «насмотренность», и жили они вполне буквально по понятиям. Потом она немного выросла, поняла, что с поэтом пока не получается – ту подростковую слепую волну она переросла, а до нового витка понимания ей все не хватало чего-то, и два тома не открывались последние лет пять, исправно, впрочем, переезжая вместе с Алей с квартиры на квартиру.
Поэт, правда, продолжал быть частью ее внутреннего монолога, вовремя всплывая оставшимися в голове с пятнадцати лет, а значит, вряд ли из этой головы выбиваемыми, отдельными строчками.
– «Шипка», помимо реального места в вашей и нашей истории, это сигареты такие в Союзе были. Как раз от вас, из Болгарии, они к нам и шли. Видишь, как момент совпал, – Аля указала на почти закатившееся за одну из гор тяжелое розовое солнце. – Зачем тебе солнце, если… Только там в стихе «Солнце» – тоже сигареты, тоже болгарские. Я сначала не знала. Про «Шипку» знала, а про «Солнце» – нет. В оригинале с большой буквы, я думала,