Поэтесса. Николай Удальцов
как праздники: иногда приятны, но всегда навязчивы.
Но он пообещал телевидение.
И потому, если бы нам пришлось везти ему формальное письменное приглашение – то это приглашение пришлось бы везти мне.
А мне этого не хотелось.
Не потому, что мне было лень вставать и ехать – на подъем я человек легкий. И не потому, что я не люблю наших классиков.
Просто наши великие слишком беззастенчиво заставляют любить себя еще при жизни.
Этого я не люблю.
И не люблю тех, кто это любит.
В конце концов – это просто не честно…
– Ой! Подожди! – воскликнула Лариса на другом конце телефонной проволоки.
И я едва не вздрогнул:
– Что случилось?
– На плиту кастрюлю поставила и забыла.
Не вставай пока.
Подумай.
Я тебе перезвоню, – крикнула мне в трубку Лариса, и у меня появилась возможность выбирать – о чем подумать.
И этот выбор определился ситуацией…
…Моя собственная неспособность стать классиком стала мне очевидна уже давно.
Наверное, потому, что, хотя делаю я глупости почти так же часто, как классики, по крайней мере среднего калибра – говорить глупости я стараюсь значительно реже.
А у классиков говорить глупости считается пренепременнейшим атрибутом классицизма.
Этикеткой – некоторой помесью между фирменностью и ценой.
Конечно, классиков нужно знать, изучать и уважать.
Их только всерьез воспринимать не надо.
Взять хотя бы паяцствующего графа, улыбающегося мне сейчас с литографии на стене, бывшего, кстати, в обиходе занудливейшим человеком, до колик в боку надоедавшим крестьянам своими пугаловскими потугами пахать землю. И выглядевшего на меже в лаптях так же глупо и дико, как его крестьяне выглядели бы в светских салонах обеих столиц, замечательно описанных графом во время отдыха от хождения по народу.
Парадоксально, и он прекрасно доказал это – можно быть великим дворянским писателем и при этом считать, что помещик принесет пользу тем, что сам станет таскаться за сохой по полю.
Да что там – писательство. Можно быть просто хорошим человеком, но при этом думать, что цивилизация себе исчерпала.
И считать, что человечество должно вернуться «в природу».
Единственная фраза графа, претендующая на афористичность: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные – несчастны по-своему» – если и верна, то, по крайней мере, с точностью до наоборот: «Все несчастные несчастны одинаково, а все счастливые – счастливы по-разному».
Кстати, именно разнообразие счастья, кроме всего прочего, делает людей полигамными.
А уверенность в том, что война – это противоестественное человеческому существу явление, говорит лишь о том, что за землепашеством графу просто некогда было заглянуть в учебник истории. Он бы легко убедился в том, что более естественного занятия, чем грабить и убивать друг друга, люди отродясь не знали.
Граф оказался человеком непровиденциальным.
Во