Иван Федорович (сборник). Владимир Дэс
пробилось сквозь тучу, брызнуло лучиком на памятник и фото засияло. Иван Федорович поднял взгляд – на него смотрела, улыбаясь, как много-много лет назад, тетя Настя. Единственная женщина, которая тревожила его душу всю жизнь.
Волки
Весна.
На косогорах печет.
Но в лесу, в его сонной, глухой чащобе, весна еще слабо чувствуется. Разве, что птицы, стали шумливей.
Молодая волчица проснулась.
Послушала лес, еще не шевелясь и не открывая глаз.
Потом вытащила морду из-под лапы и огляделась. Глубоко втянула в свои молодые, сильные легкие колючий холодный воздух.
Лизнула свой живот.
Нежно и ласково.
В животе что-то происходило, и это было ей приятно.
Волчица тяжело поднялась.
Встала нетвердо, перебирая лапами.
В животе зашевелились, закувыркались какие-то комочки, ей пока непонятные.
Весна.
Ее третья весна.
Она медленно обошла кругом свою лежку. Понюхала воздух у самого снежного наста.
Никого.
Волчица осторожно подняла морду вверх.
На вечернем небе слабо перемигивались маленькие бледные звездочки.
Она нашла ту, которая почему-то нравилась ей больше других, и замерла, глядя на нее.
Эта маленькая звездочка посереди темно-синего неба напоминала о ее самце, о том времени, когда они вдвоем, прижавшись боками друг к другу, смотрели в это красивое и чистое пространство над ними.
От этих воспоминаний она вздрогнула всем телом и завыла протяжно и жалобно на мерцающий огонек далеко в небе.
В ответ в ее животе опять зашевелились беспокойные комочки.
Она чувствовала: то необычное, что происходит у нее в животе, прямо связано с ее самцом и с их играми в морозные, вьюжные дни два месяца назад.
Как она была счастлива в те дни!
Он, большой и сильный, с жесткими грубыми волосами и симпатичной темной тенью по хребту, почему-то выбрал ее, совсем еще молодую волчицу, глупую и вертлявую. Но он ее приструнил и многому научил. Быстрый и отважный на охоте, с нею он всегда был ласковым и осторожным.
Он был…
Осознав это, она засуетилась и, сделав еще несколько небольших, медленных кругов, остановилась и, задрав морду, завыла, теперь очень тихо и тоскливо:
– У-у… у-у… у-у…
От напряжения она закашлялась и замолчала. Но все же прислушалась, замерев в напряжении. Даже в животе прекратилась беспокойная кутерьма.
Может, отзовется?
Но кроме вечерних разговоров пробуждающихся деревьев ничего не было слышно.
Она еще раз потерянно обошла свою дневную лежку.
На подтаявшем снегу была кровь. Ее кровь. Она понюхала ее.
Потопталась зачем-то на месте и прилегла.
Но тут же резко вскочила.
Ей почудился Его запах.
И она как сумасшедшая бросилась на этот запах, ломая ветки низких кустов.
Запах становился все сильнее.
Вот-вот, за тем деревом…
Но