Один день. Дэвид Николс
она все время притворяется, что ее это оскорбило, изображая из себя феминистку. «Не выношу, когда обо мне судят по внешности – всю жизнь люди замечают лишь мое прекрасное лицо и стройную юную фигуру!» – говорит она, поправляя пояс для чулок, точно речь идет о величайшей политической несправедливости и все мы должны выйти на улицы с агитационным спектаклем об угнетении женщин с большими сиськами. Я слишком много болтаю? Ты уже на нее запал? Может, я вас и познакомлю, когда ты вернешься. Так и вижу, как ты смотришь на нее, сжав челюсти и закусив губу, и спрашиваешь о ее «карьере»… Хотя, может, и не стоит вас знакомить…
Эмма Морли перевернула блокнот написанным текстом вниз – в комнату вошел Гари Наткин, худощавый и взволнованный молодой человек, директор и один из основателей театрального кооператива «Кувалда». Настало время воодушевляющей беседы перед спектаклем. Общая гримерная была вовсе не гримерной, а всего лишь раздевалкой для девочек в городской школе, где даже в выходные не выветривался школьный запах, который Эмма хорошо помнила, – запах гормонов, розового жидкого мыла и сырых полотенец.
Стоя в дверях, Гари Наткин откашлялся; у него была бледная кожа со следами раздражения от бритья, на нем – застегнутая на все пуговицы черная рубашка; его иконой стиля был Джордж Оруэлл.
– Отличные зрители собрались сегодня, ребята! Почти ползала, что не так уж плохо, учитывая… – Что учитывая, Гари так и не договорил, видимо, потому, что отвлекся на Кэнди – та выгибалась по-кошачьи в комбинашке в горошек. – Покажем им, на что способны, ребята, – прибавил он. – Поразим их насмерть!
– Я бы их поразил насмерть, блин, – пробурчал Сид, глядя на Кэнди и жуя пирожок. – Крикетной битой с гвоздями, маленькие поганцы.
– Побольше позитива, Сид, – взмолилась Кэнди, одновременно производя то, что в йоге называется «долгое размеренное дыхание».
Гари продолжал:
– Помните: больше задора, больше взаимодействия, больше жизни. Произносите роль как в первый раз и главное – не поддавайтесь на провокации и не бойтесь зрителя! Со зрителями нужно взаимодействовать, но не реагировать на них! Не позволяйте им вывести вас из себя. Не дайте им такого удовольствия… Пятнадцать минут! – добавил Гари и захлопнул дверь раздевалки, как тюремщик камеру.
Сид начал шепотом произносить мантру «ненавижу-эту-работу-ненавижу-эту-работу» – это был его ежевечерний ритуал. За ним сидел Кваме, без рубашки, одинокий, в рваных штанах, обхватив себя руками и откинув назад голову. Он медитировал или, возможно, просто пытался не заплакать. Слева от Эммы Кэнди пела арии из «Отверженных» фальшивым сопрано, разглядывая свои приплюснутые пальцы: после восемнадцати лет занятий балетом те стали похожи на молоточки. Эмма снова повернулась к своему отражению в потрескавшемся зеркале, взбила пышные рукава своего платья с высокой талией, сняла очки и, подражая героиням Джейн Остин, глубоко вздохнула.
Весь