Шрамы войны. Одиссея пленного солдата вермахта. 1945. Райнхольд Браун
не понять меня превратно: я не хочу проклинать русских. В таких вещах нет правых и виноватых. Кроме невероятно жестоких часто попадались добродушные, все понимавшие и даже сердечно относившиеся к нам конвоиры. Да у нас и нет права за что-либо осуждать русских. Я далек от мысли рисовать русских людей черной краской. Слишком часто наши суждения зависимы, слишком часто способность к ним затуманивается телесными страданиями. Мы, безусловно, должны ненавидеть то, что происходило тогда с нами! Это следствие войны.
Но хуже, бессердечнее, чем самые жестокие русские, были совсем другие люди. Мой рот переполняется слюной, и мне приходится сплюнуть, когда я их вспоминаю. Эти другие были немцами! Теми немцами из Национального комитета «Свободная Германия», которые вскоре стали нашими надзирателями на работе. Они стали водить в горы нашу колонну. Их задачей было доставить нас на работу и гарантировать русским заданную производительность и результат. Заступиться за нас было некому. Никто нам не сочувствовал, когда мы, сгибаясь под тяжестью бревен, которые нам приходилось тащить с гор и из ущелий, едва не падали от измождения. Обеденный перерыв, во время которого мы едва успевали съесть свой кусок хлеба, был ограничен до минимума. Строгое наказание ждало всякого, кто осмеливался во время работы отбежать к костру, чтобы погреть над огнем окоченевшие руки. Сначала мы должны были нагружать два вагона древесиной в течение рабочей смены, потом норму увеличили до трех вагонов. Позже нас заставили работать по шестнадцать часов в сутки – и по воскресеньям и по праздникам. Исключений не было. В лагерь мы возвращались в девять или в десять часов вечера, но нередко и в полночь. Там мы получали водянистый суп и без сил засыпали, чтобы на следующий день в пять утра снова отправиться на делянку. Спотыкаясь о ледяные глыбы, утопая в снегу, мы брели к поезду и через низкие борта забирались на промерзшие платформы и ехали в горы. Там мы таскали бревна, обрубали сучья и были счастливы, когда вечером возвращались в лагерь, получали свой суп и на пару часов валились спать. Многие заболевали, ломали кости, а некоторые даже погибали на работе. Колея шла по горам, то есть спуски чередовались с подъемами, и вагоны часто сходили с рельсов, а иногда и опрокидывались, и тогда бревна погребали под собой сидевших на них людей. Такова оказалась замена Фокшан. Дверь клетки снова захлопнулась.
Как люди превращаются в автоматы, как всякое движение совершается без души, как труд теряет смысл? Кто в таких условиях может помышлять о побеге? Кто думает об избавлении, об освобождении? Кто питал страстное желание бежать, избавиться от неволи, освободиться, уйти в горы, в снега, в леса? Где найти для этого огонь, желание, силы? Разве не угасли в нас все порывы к свободе? Кто еще желал большего, чем получить кусок хлеба, а потом повалиться на пол и уснуть мертвым сном? Стали ли мы такими, какими нас хотели сделать – бездушными и готовыми выполнить любой приказ роботами? Стали ли мы окончательно крошечными колесиками гигантской сталинской