Голос Незримого. Том 2. Любовь Столица
я клиру птичьему, как сказано, —
И исчез с очей туман, как плат развязанный.
Вижу – прямо восковые врата
И такой же тын, прозрачнее сота,
Как свеча, тычинка каждая в особицу,
Но, горя, тын не сгорает, воск не топится…
И стоит у врат Архангел со свечой,
В ризе дьяконской златисто-парчевой,
Серокрыл, очит и полн молитвы внутренней…
“Что у вас, Салафииле, знать, заутреня?” —
Вопросил его Вожатый. Нежа слух
Гласом певчим: “Уж отходит”, – молвил дух.
Ко вратам поднес свечу свою горящую, —
И растаяли они… И узрел чащу я
Неземных цветов, в которой был укрыт
Весь уханный, весь увейный горний скит!
“А сия обитель – Милостивых”, – слышу я.
Мы вошли в нее. Под небом, как под крышею,
Между келеек укромных восковых,
Не из камня – из цветов полевых
Церковь Божия созиждена… Как звонницы,
Превысокие под ветром мерно клонятся
Колокольчики – тот бел, а тот лилов —
И трезвонят ладней всех колоколов!
Вкруг касатики и маки светят – теплятся,
Как лампадки… Над престолом же колеблется
Херувимов лик, не писанный, живой,
И лежит антиминс – розанов завой.
Возле движутся в согласном сослужении
Души в голубо-глазетном облачении, —
И сияют в свете утренней зари
Свечи, посохи, кадила, орари.
А кругом, о чудо чуд! – смиренной паствою,
О себе порой лишь вздохом шумным явствуя,
Службу радостно-пасхальную стоят
Туры, вепри, зубр, медведь средь медвежат
И иные звери, дикие, косматые,
Яркозубые и пристально-рогатые…
Вновь на Старца глянул я, преизумлен.
“Всяка тварь да хвалит Господа! – мне Он. —
Те ж, что видишь тут, сильны великой силою:
В мире прожили не токмо ближних милуя —
И скотов… За то помиловал их Бог —
И соделал здесь им в каждый день – не в срок —
Пасху красную, сей праздник всепрощения”.
Между тем, отец, окончилось служение,
И увидел я тех праведных вблизи.
Были стран чужих, но боле – от Руси,
И не юных лет, но возраста преклонного.
Многих Старец для меня, невразумленного,
Указал, их называя имена, —
Сирина, Молеина, Дамаскина, —
Но и многих же запамятовал, отче, я…
А запомнил на всю жисть меж братьей прочею
Я двух иноков с кириллицей в руках,
Думных, статных в голубых их клобуках.
Отче! Были то подвижники Печерские,
Их же пустынь разорил когда-то, дерзкий, я…
И они мне: “Понял ты хотя бы днесь,
Что Ценнейшее сребра и злата есть?”
И с улыбкой в восковую скрылись келию…
Я ж от слов их ощутил смущенье велие.
В те поры меня покинул как раз
Мой Вожатый, по душам заговорясь
С обитателями ласковыми скитскими.
Тож, как вепрь иль сор меж