Чёрный лёд, белые лилии. Ольга Романовна Моисеева
будто с твоими лохмами могло что-то случиться, ― не удержался он и выдохнул раздражённо. ― Смотри, куда идёшь.
– Я смотрела, это вы вышли из-за угла, ― тихо, зло, упрямо прошипела она, поднимая глаза.
– Что-что? ― переспросил он, поднимая бровь и ощущая, как по позвоночнику прокатывается волна раздражения.
– Осторожней, ― она снова глупо вздёрнула подбородок. Грёбанная заносчивость.
– Закрой рот, Соловьёва, и не открывай его больше никогда в моём присутствии, ― терпение неумолимо заканчивалось. ― Ясно?
Несколько долгих секунд она молчала. Они застыли друг напротив друга, словно ощетинившись. Антон так сильно жалел, что она удержалась на ногах, что это сожаление можно было услышать.
Умные на войне умирают первыми. Учись быть как все. Ломайся или уходи.
– Ясно, ― она закусила губу, глядя на него как на ядовитую змею. Пусть смотрит.
– Не открывай. Рот. В моём. Присутствии, ― второй раз за день произнёс он по слогам, будто пытаясь вколотить смысл в недалёкую голову Соловьёвой. ― Повторяю вопрос: тебе ясно?
Промолчала. Только костяшки на сжатых кулаках побелели.
– Чудесно.
Сделал широкий шаг с расчётом уйти за её спину, не задевая плечом ― слишком противно ― и вдруг замер. Смотрела она зло, но на это было плевать…
Над слабо изогнутой (он не любил такие) невыразительной бровью было будто вдавлено внутрь светлое, почти белое, маленькое родимое пятнышко. Не просто пятнышко. Будто цветок. Будто… лилия. Он не замечал раньше, да и не смотрел, а сейчас вдруг совершенно чётко увидел три лепестка. Белая лилия.
Изорванный, подранный стул, руки, примотанные изолентой, кровь, вонь, запах гари и жуткое ощущение ожидания, горящее клеймо, настолько горячее, что его жар ощущался за несколько, кажется, метров, и невыносимое жжение в груди.
Жар, нестерпимый жар, он падает в бездну, он умирает, кричит так, что сейчас вот-вот лопнут связки и треснет грудь…
Антон моргает. Моргает. Умирает.
Он быстро зашагал к офицерскому столу, игнорируя злые взгляды со стола второкурсниц, к которым уже вернулась Соловьёва. Сел. Отодвинул поднос с едой.
***
В первом часу ночи он лежит на слишком белой нерасстеленной постели и смотрит в потолок. Он зашёл к мозгоправу в кабинет. Молодая энергичная женщина лет тридцати приветливо улыбнулась ему, пригласив войти, а потом он увидел кресло. Молча вышел, игнорируя её вопросы. Не сегодня. В другой раз.
Встав, выпив стакана три воды (а лучше б водки, но её нет) и плотно задёрнув все занавески, он ложится снова и ― удивительное дело ― часа через два засыпает.
Антону снятся трупы людей, которых он никогда не видел, и во сне он знает: это он их всех убил.
Глава 5.
Понедельник, 28 ноября. Он оторвал от календаря до тошноты оранжевый листок с нарисованными осенними листьями, весёлыми и красочными, и взглянул в окно: серый промозглый дождь лил стеной, а соседнюю казарму было не видно из-за плотного слоя белого