Последний бумажный журавлик. Кэрри Дрюри
все равно идем, уворачиваясь от огня, выбирая правильные повороты, пока наконец перед нами не появляются металлические ворота детского сада – сломанные, погнутые, выдернутые из фундамента.
А что еще мы ожидали увидеть?
То, что помнили.
Широкое приземистое здание.
Деревянные двери темно-синего цвета с витражами, сверкающими на солнце.
Дети в форме, с рюкзачками на спинах, выстроились во дворе.
Рядом с ними – воспитатели: успокаивают малышей, записывают присутствующих.
В моей памяти все дети живы и все они улыбаются.
Мы останавливаемся.
От здания почти ничего не осталось. Только две стены торчат, как выбеленные кости давно умершего животного.
Где дети? – думаю я.
Хиро спотыкается и хромает, с каждым шагом все сильнее хрипя от усилия и боли. Я и не думал, что он может идти так быстро.
– Кэйко! – кричит он что есть силы. – Кэйко!
Я едва поспеваю за ним.
– Детей здесь нет, – говорю. – Их, наверное, перевезли в безопасное место.
Хиро резко оборачивается, в его глазах – гнев, руки и плечи подняты:
– Где оно? – кричит он. – Где здесь безопасное место?
Я молчу.
– Оглянись! Посмотри на город! – он по-прежнему кричит. – Все кончено. Не о ком теперь заботиться. Некого любить. Все они умерли. Ничего не осталось, кроме… кроме… боли… и страданий. Это… это ад. Ад на земле. – Слюна брызжет из его обгоревшего рта.
– Кэйко больше нет, – произносит он тише, его глаза блестят. – Она мертва. И моя мама тоже. И твоя. Мы должны принять это – остались только мы с тобой.
Я сжимаю в руке чудом уцелевшую книгу и вспоминаю, как папа уходил на войну: внешне он казался спокойным, но в его взгляде я увидел смирение с неизбежным. Такое же точно смирение теперь в глазах Хиро.
Я вспоминаю улыбку мамы, когда она собиралась на работу этим утром в магазин Синтэти, и вглядываюсь, ищу его: он должен быть неподалеку. Но на его месте ничего нет, и сердце подсказывает мне, что она не спаслась.
Я иду к бетонной стене – земля около нее более-менее чистая. Мне бы хоть немного отдохнуть, но спина болит так сильно, что я даже не могу опереться о стену, и к тому же боюсь, что если сяду, подняться у меня уже не будет сил.
На бетоне под ногами – что-то очень странное: темная тень в форме человека с вытянутыми руками. Забыв о боли в спине, я оглядываюсь и чуть дальше вижу другую фигуру: руки-тени поднимаются к голове. И справа, и слева – всюду что-то такое. Темные силуэты.
– Что это? – спрашивает Хиро.
Он напряженно замер и смотрит на меня.
– Похоже на тени людей, – выдыхаю я. – Как будто их души вжались в землю.
Меня качает. Я отхожу в сторону. Вспоминаю Кэйко: как она улыбалась, когда мы в последний раз собирали ее в детский сад – их мама уже была на работе; как она с гордостью заявила, что Хиро – ее старший брат, а я – лучший друг старшего брата; я вспоминаю ее смех, когда она повернулась к нам и сказала, что мы идем слишком медленно и слишком много болтаем.
Как