Мозаика чувств. Рам Ларсин
Неужели я еще сплю?
Но это происходило наяву.
В дверях стояли двое – женщина, еще молодая, с какими-то красными волосами и мужчина постарше, физиономия которого была морщиниста и безвольна.
– Доченька! – кричали оба, целуя Рину, а та отбивалась слабыми руками:
– Почему вы здесь?
– Кто-то позвонил нам в театр и сообщил, что ты очень плоха.
– Это я, – признался Илья.
– Зачем ты это сделал? – голос Рины прерывался от непонятной ему досады.
– Как же, как же! – почти пела мать. – Мы должны знать все, правда, Гена?
Муж поинтересовался:
– А что случилось?
Илья, которому передалась странная сдержанность Рины, коротко рассказал о происшедшем.
– Господи! – мать пыталась заплакать, но безуспешно, и потом:
– А кто смотрит за домом?
Отец вмешался:
– Ладно, Соня, – и поправился, – Софья, это сейчас неважно!
Та кинула на него острый взгляд, и Илья подумал, что это, наверное, и есть важное.
– Ах, – мать глянула на часы, – нужно позвонить главрежу театра «Гешер». Он обещал нам одишн!
И выпорхнула из палаты.
Илья спросил, чтобы как-то замять паузу:
– Вы оба актеры?
Гена улыбнулся:
– Да, но сейчас в Молдове с этим тяжело. Нет русскоязычной публики, значит, нет в театре сборов. Поэтому, кто может, уезжает. Наш герой-любовник уже играет в Одессе. Главный осветитель устроился на московском телевидении, а это был большой мастер своего дела, хоть и пьяница.
Тут вбежала Софья, красные волосы которой победно вздымались:
– Нам назначили одишн! Я сказала, что мы сыграем сцену из «Маскарада». Нужно поспешить – это через два часа.
– Как? – встревожился супруг. – Без репетиции?
– Ну что же делать? У них гастроли киевского театра – заняты все помещения.
– Но я не могу так! Ты же знаешь, что мне нужно вспомнить текст, особенно такой трудный, как у Арбенина.
– Знаю, знаю, – недобро подтвердила та и задумалась. Цвет ее широко раскрытых карих глаз медленно переходил в янтарный, но на этом сходство матери и дочери кончалось. – А что, Риночка, как ты считаешь… можем мы порепетировать… в саду? Там никого нет!
Софья загорелась этой идеей, и ей уже не нужно было мнение дочери:
– Пойдем, пойдем, Гена!
Оба исчезли.
Потом Илья сказал удивленно:
– Господи, они уже в саду!
– Конечно, – протянула Рина. – Если моя мать решила что-то, ее не остановишь!
– Я открою окно, – сказал Илья, и палату наполнил мягкий страдающий голос Софьи, совершенно не похожий на тот, что они слышали до сих пор:
– Мой милый, я с тобой поговорить хотела!..
Ты изменился с некоторых пор.
Уж прежних ласк я от тебя не вижу.
Отрывист голос твой и холоден твой взор.
И все за маскарад – о, я их ненавижу,
Я заклялася в них не ездить никогда!..
– Ну, Гена, продолжай!
– Сейчас, Соня…
– Я