Даниэль. Адонирам Абутбуль
игнорировать этот факт или вообще о нём не знают.
Скажу честно, я немного выучил русский. Правда, на базовом уровне, но достаточном, чтобы поддержать разговор с культурным человеком.
Но поскольку я за равенство полов – полностью игнорирую род слов – и с падежами тоже не дружу, и, находясь в будущем, вдруг падаю в прошлое, а потом обратно, то культурному русскому человеку надоедает меня поправлять, и он начинает задаваться вопросом: может, с ним что-то не так? Мужчина он или женщина? Может, грудь выросла? А у нее – что-нибудь между ног? А сегодня – это вчера или завтра? Или 100 лет назад? А может он и вовсе попал в прошлое, и сейчас возлежит с Екатериной II, которая, как известно, славилась своей любвеобильностью? И наконец, мой культурный собеседник, успевший уже окосеть от моего красноречия, спрашивает на правильном русском: не забыл ли я добавить базилик в вермишель, что у него в голове. Ибо за три с половиной предложения я превратил грамматику в пресную вермишель. У него голова идет кругом. Вермишель в мозгу отдаёт прошлым, настоящим и будущим одновременно. И видя мои порывы продолжить беседу, ему хочется засунуть два пальца в розетку.
Беседа прерывается, и в комнате разливается тишина. Оглушительная тишина.
Я второй день в Санкт-Петербурге. 14 февраля 2018 года. День Святого Валентина. Солнечное морозное утро, за окном -10.
Сегодня начинается конгресс. Солнце улыбается мне и изо всех сил противится, чтобы я присоединился к Дани и Мураду. Мурад смотрит в окно и, как и я, принимает солнечный протест.
И тихонько-тихонько мы приняли душ, оделись и сбежали от Дани к солнцу, готовому с любовью принять нас в свои объятия. И к чертям этот конгресс!
Мы сразу поймали такси и помчались в Эрмитаж, величайший в России и важнейший в мире музей, насчитывающий миллионы знаменитых произведений. Здание музея было выстроено Екатериной II, российской императрицей, в стиле барокко на берегу реки Невы.
Раньше это здание было зимним дворцом русских царей. Мы бродили по музею, переходя из зала в зал, и упивались искусством и обилием золота. Говорили настолько тихо, насколько израильтяне способны говорить тихо.
Отдавшись воображению, я представил на миг, что я Пётр Великий собственной персоной, энергично шагающий по залам дворца и отдающий распоряжения слугам. А они семенят за мной, ловя каждое слово, стараясь поспевать за моим широким шагом, и гонцы тотчас же бегут выполнять мои указания. Хотя мой рост уступает росту Петра Великого раза в два, и если бы я действительно был им, меня называли бы Петр Невеликий.
В одном из залов я даже столкнулся с прадедушкой Пушкина, чернокожим принцем, благородным и роскошно одетым. Но выглядел он каким-то грустным и неприкаянным. Он заприметил меня, потому что я смуглый и потому что еврей, и позвал в свои покои – пропустить по маленькой рюмочке водки – согреться и составить ему компанию. Он подошел и спросил тихо-тихо, так, что я едва расслышал, существует ли до сих пор его царство и есть ли ему куда вернуться.
Я рассказал,