Иерусалимские дневники (сборник). Игорь Губерман

      Вчера ко мне забрёл ходячий бред

      и жарко бормотал про вред безверия,

      на что я возражал, что главный вред

      растёт из темноты и лицемерия.

      Дряхлением не слишком озабочен,

      живу без воздыханий и стенаний,

      чердак мой обветшалый стал непрочен

      и сыпется труха воспоминаний.

      Меня почти не беспокоя,

      душа таит себя и прячет,

      и только утром с перепоя

      она во мне болит и плачет.

      Как бы ни орудовало знанием

      наше суетливое мышление,

      правило и правит мирозданием

      хаоса слепое копошение.

      Когда мы ни звонков, ни писем

      уже не ждём, то в эти годы

      ещё сильнее мы зависим

      от нашей внутренней погоды.

      Увы, прервётся в миг урочный

      моё земное бытиё —

      и, не закончив пир полночный,

      я отойду в непитиё.

      В нас долго бились искры света,

      но он погас;

      могила праведника – это

      любой из нас.

      Мужчины с женщиной слияние,

      являясь радостью интимной,

      имеет сильное влияние

      на климат жизни коллективной.

      И носы у нас обвисли,

      и глаза печальны очень,

      камасутренние мысли

      исчезают ближе к ночи.

      Фортуна коварна, капризна

      и взбалмошна, как молодёжь,

      и в анус вонзается клизма,

      когда её вовсе не ждёшь.

      Воздержаны в сужденьях старики,

      поскольку слабосильны и убоги,

      однако всем резонам вопреки

      в них тихо пузырятся педагоги.

      По счастью, в нас во всех таится

      глухое чувство бесшабашное:

      у смерти так различны лица,

      что нам достанется нестрашное.

      Хотя семейный гнёт ослаб

      и стал теплей уют,

      но мужики орут на баб,

      когда их бабы бьют.

      Во мне звучит, не умолкая

      и сердце тиская моё,

      глухая музыка – толкая

      на поиск текста под неё.

      Где мой гонор, кураж и задор?

      Где мой пафос, апломб и парение?

      Я плету ахинею и вздор,

      не впадая в былое горение.

      Итог уже почти я подытожил

      за время, что на свете я гостил:

      навряд ли в мире мудрость я умножил,

      зато и мало скорби напустил.

      Кто-то рядом, быть может, и около

      проживает в полнейшей безвестности,

      но дыхание духа высокого —

      благотворно пространству окрестности.

      Болезней тяжких испытания,

      насколько я могу понять,

      шлёт Бог не в целях воспитания,

      а чтобы нашу прыть унять.

      Хроника лет начинает виток

      будущей травмы земной:

      миром испробован первый глоток

      новой отравы чумной.