Мельница Морквина. Валентин Вадимович Бердичевский
кто по своей прихоти или случайно оказывались в урочный час у открытого входа.
Иные оказывались постаревшими лет на тридцать-сорок, а иных и вовсе время выплевывало назад истлевшими мумиями, хотя для тех, кто знал пропавших, проходило всего несколько часов или дней. Кому, как не Морквину было это знать?
Он поглубже натянул на голову капюшон, влез на низкие перила. Черное зеркало омута внизу начало раскручиваться, все быстрее и быстрей, вокруг точки лунного света, лучом пропущенного сквозь хрустальный цилиндр.
Когда в омуте образовалась воронка, свет спиралью ушел в глубину, сужаясь книзу и, вместе с гудящей водой, описывая сходящиеся круги.
Морквин выпрямился, произнес на древнем языке последние слова заклинания: – Что в малом, то и в большом. Что внутри, то и снаружи. Что близко, то и далеко,– набрал в грудь побольше воздуха, зажмурился и… ласточкой махнул вниз.
Глава девятая
Назад в подземелье
Болело все. Все тело – сплошная, ни на миг не отступающая боль. От боли разрывалась каждая клеточка. Каждый миллиметр кожи пылал неугасимым огнем, в котором, если бы могло, извивалось и корчилось все его тело. Но даже малейшее движение было невозможно.
Кто-то неведомый раздробил молотком все кости и косточки, все большие и малые суставы, разорвал и раздернул сухожилия и связки.
Что касается головы – то ее размозжили отдельно, большим кузнечным молотом – поэтому ни одна набегающая вроде бы мысль, не способна была зацепиться даже на мгновение и тут же вытекала наружу, соскальзывая по чему-то липкому и разбегаясь на мелкие, совсем уже неуловимые ручейки.
О том, чтобы открыть глаза, нечего было и думать – словно тысячи острых деревянных шипов загнали ему под веки. Возможно, и сами глаза давно вытекли или их выклевали летучие мыши…
Что-то знакомое, даже не успев оформиться, еще больше разожгло пламя боли. Что это?
– Одним словом не ответишь,– кто-то длинно, с присвистом вздохнул, и голос скорбно засверлил, одно за другим отверстия в его разбитой голове.– Надо хотя бы двумя. Хорошим и плохим. Хорошее – ты еще жив. А плохое – это уже агония.
Тимофей еле слышно застонал. Боль тотчас отозвалась новым взрывом. Он вспомнил…
После того, как его скрутили на глазах у принцессы, вампир, занимающий теперь тело принца, открыл по хозяйски потайную дверь в стене. Узкими темными переходами, где волоком, а где и вовсе пронося над каменными плитами, Тимофея доставили в маленькую темную комнату с высоченным, почти невидимым в свете двух черных свечей потолком.
Что-то вроде каменного гроба, до поры поставленного стоймя. В углу гроба, за простым дубовым столом с шахматной доской, его ожидал король, к которому тут же подскочил Спилгрим.
Стражники вытолкнули Тимофея на середину комнаты и, оставив его, связанного по рукам и ногам, молча удалились.
«Убьют прямо сейчас,– подумал он,– или сперва мучить станут?»
Король-оборотень окинул его мутно зелеными, словно подернутыми ряской глазами. Зрачков под ней было