Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного. Александр Прозоров
А мы отпробуем, – явно обрадовался воевода, поднялся со своего места, распахнул дверь во внутренние покои: – Остап, мальвазии кувшин принеси, кулебяку[34] сегодняшнюю, расстегаи[35] вчерашние, зайца и белорыбицы, что вотяки привезли.
– Вотяки не бунтуют? – к месту поинтересовался гость.
– Кто ясак по прежнему уложению платит, все довольны, – с готовностью пояснил воевода. – А кому разбойничать не даем, обижаются. Но я ужо станишников полсотни на месте повесил, еще двунадесять[36] в Разбойный приказ отправил.
– Не балуют?
– Балует кто-то, но из чужих. С юга басурмане изредка приходят, чукчи[37] иногда наскакивают, черемисы появляются. Государь о том мною извещаем многократно, и дважды походы против бунтарей посылал. В этом году боярин Петр Морозов ходил, город на Меше спалил, нехристей за Каму оттеснил, мордву и чувашей замирил.
Распахнулась дверь, румяная девка в белом ситцевом сарафане внесла на подносе долгожданный кувшин, два серебряных кубка, блюдо с пирогами, хлебом. Воевода, взмахом отпустив прислугу, своею рукой наполнил кубок гостя, затем свой, немного пригубил, по древнему обычаю показывая, что отравы в напитке нет.
– Она самая, Илья Федотович. Отведаешь?
– Отчего не отведать, – гость поднял кубок и в несколько глотков его осушил. – Хороша твоя мальвазия, Петр Семенович, спорить не стану.
– Кисловата, Илья Федотович. Видать, о прошлом годе лето холодное выдалось.
– Хороша, – покачал головою гость, то ли искренне, то ли из вежливости нахваливая угощения. – Ты, Петр Семенович, душою не криви. Хороша.
Опять распахнулась дверь, девка внесла блюда с целиком, вместе с испуганно прижатыми ушками, запеченным зайцем и свернутой в кольцо, так, что хвост оказался в пасти, полупудовой белугой.
– Жмотятся вотяки, – не удержался от возгласа Умильный. – Могли бы и нормальную белорыбицу привесть.
– Рыба вкусна, – не согласился хозяин. – И таковых довезли они две дюжины. Здешняя белорыбица, знамо, не астраханская. Как поход выдался, Илья Федотович?
– Не было похода, – взялся за кубок гость. – Разбежались басурмане, не дали сабелькой вострой во поле поиграть. Неужто не знаешь?
– Да прошли уже домой обозы бояр Грязного и Сатоярова, да они ничего сказывать не захотели.
– И я не стану, – отпил вина гость. – Хвалиться ноне нечем. Ты мне о другом молви, Петр Семенович. Отряд стрелецкий у боярина Морозова в приволжских степях не пропадал?
– Не случалось подобного, – твердо ответил хозяин. – Боярин Борис Солтыков о прошлом годе от луговых людишек[38] разор потерпел, две сотни стрельцов убитыми потерял, и столько же в полон попало. Но нынешним летом средь служилых людей урона почти не случилось. Да и не ходили они ниже Казани, по Каме и Моше станишников вычищали.
– И отсель никто на Поволжье не ходил?
– Вот те крест, Илья Федотович, – размашисто осенил себя воевода и скинул
Кулебяка – большой продолговатый пирог, в котором имелась многослойная начинка одна поверх другой: капуста, рыба, каша, мясо, грибами и т.д. Как это ухитрялись запихивать в рот – науке неизвестно.
Расстегай – пирог с открытой начинкой.
Дву на десять – то есть, «два над десятью», двенадцать на современном языке.
Сейчас в это трудно поверить, но многие века чукчи были грозой Сибири и сам Суворов по приказу Екатерины II вел с ними тяжелую войну, защищая присягнувшие России народы.
Так они в летописях и называются – луговые люди. А кто такие на самом деле – неведомо.