Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного. Александр Прозоров
так и засомневался. Больно держит себя уверенно, достоинство внутри несет. Как воевода обращается, не холоп. Страха нутряного нет, что в смердах и кабальных завсегда чуется. Явно кнута никогда в жизни не опасался служивый, голода и холода не терпел.
– На Руси от голода не умирают, – ответил старинной поговоркой воевода.
– Не то, Петр Семенович, – мотнул головой боярин. – Равного он во мне чует. На холопов с усмешкою глядит. Травы мокрой терпеть не желает, по три раза на дню менять просит. Руки его белые, нежные, без мозолей. Однако раны на теле ратные, от стрел татарских. Чем воевал, ума не приложу. Выстрелы слышал. Но на стрельца болезный не похож.
– Так давай, посмотрим на твоего увечного, – пожал плечами воевода. – Бог даст, узнаю.
– Добре, – кивнул гость. – Пошли.
На залитом солнцем дворе Илья Федотович с облегчением увидел, что получившие свободу полоняне разбрелись от обоза по сторонам. Теперь, вестимо, пойдут в церковь, Бога за избавление от гнета благодарить, а затем – и далее, на родную землю. Кто-то, видимо, в монастырь подастся, дабы крышу над головой и кусок хлеба получить, кто-то сам отправится родичей искать, а кто-то и воеводе Лукашину головную боль устроит – попутчиков в нужный город подбирать.
Холопы успели выпрячь и напоить коней, и теперь задали им сена. По деревенской глупости, естественно. Лошадям после похода сено задают, чтобы от постоянной зерновой подкормки брюхо не пучило. А ноне они половину дороги свежую травку щипали. Стало быть, ячменя им давать потребно, или овса. А сено можно и до зимы поберечь.
Но при воеводе выволочку холопам боярин делать не стал – только головой покачал и подвел Петра Семеновича к повозке с раненым.
– Ого, – восхитился ростом болящего воевода. – Да он, вижу, коня подмышку без труда запихнет[40]. Чьих будешь, служивый?
– Не помню, добрый человек, – Матях попытался приподняться на локте, но у него тут же закружилась голова.
– Какой же я добрый человек? – вроде даже обиделся боярин Лукашин. – Воевода я здешний. А вот ты кто таков? Может, лазутчик литвинский?
– Не может, – мотнул головой Андрей. – Языка, кроме русского, не знаю.
Бояре дружно расхохотались[41], и Илья Федотович чуть ли не с гордостью молвил:
– Вот видишь, Петр Семенович, совсем обеспамятовал молодец. А богатырь изрядный. Ни одна одежа наша на него не налазит. Как подобрали голого, так и везем.
– Сему горю я помогу, – кивнул воевода. – Есть у меня и полотно, и паволока[42]. Велю справу достойную сшить. А откуда взялся молодец, не ведаю. Такого не заметить трудно. Стало быть, через Свияжск не проходил.
– С татарами ногайскими он сражался, в сече и раны получил, – на всякий случай напомнил боярин Умильный.
– Так басурмане и меж собой дерутся изрядно, – пожал плечами воевода. – Опять же, купцом молодец может статься ограбленным.
– Пищальную стрельбу и я, и холопы мои слышали, – повторил боярин. – А откуда у ногаев или
Принято считать, что в средние века люди были заметно ниже наших современников – 150-160 см. А вот лошади были ниже совершенно точно: стандарт для чистокровного арабского скакуна – 150 см., обычный хороший боевой конь – 130-140 см. По современным понятиям – пони.
Государственным языком Великого княжества Литовского был русский – на нем разговаривали, вели переписку, на нем велось все делопроизводство.
Паволока – общее наименование импортных тканей.