Львы Сицилии. Сага о Флорио. Стефания Аучи
в ворота таможни, уцепившись за телегу. Извозчик замечает их, грозит кнутом, они убегают, хохочут.
Прибегают в порт, лица красные, мокрые от пота.
Волосы Винченцо блестят под сентябрьским солнцем. Он видит, как дядя на палубе придирчиво осматривает груз, поднятый из трюма. Счетовод Реджо следует за ним с бумагой, вслух ведет подсчеты.
Другие торговцы ждут своей очереди, но у Флорио самая большая партия товара. Винченцо знает, он слышал, как накануне вечером отец с гордостью рассказывал об этом. Еще он знает, что, если торговля пойдет успешно, они переедут в новый дом. Так сказала мать.
Вслед за Винченцо Пеппино залезает на моток корабельного троса.
– Вот это да! У твоего дяди сапоги, как у барона!
– Дядя говорит, нельзя пренебрегать внешним видом. Люди понимают, кто ты, по тому, как ты с ними разговариваешь, но, если ты плохо одет, они даже не посмотрят в твою сторону. – Винченцо прикрывает рукой глаза от солнца. Он чувствует аромат пряностей, заглушающий сильный запах солонины. Запах гвоздики, корицы и волнами – аромат ванили.
Иньяцио, обернувшись к счетоводу Реджо, замечает племянника. Узнает и мальчика, Джузеппе Пасторе, сына моряка из Баньяры, женатого на местной.
Если бы брат знал, что Винченцо дружит с этим сорванцом, он бы рассердился, и не напрасно. Франческо Пасторе, отец Пеппино, промышляет какими-то махинациями; деньги в дом в основном приносит жена, работает посудомойкой. Однако Иньяцио не согласен с Паоло. Пусть Винченцо водится с разными людьми, это хороший навык – уметь договариваться с кем угодно. И потом, черт возьми, они тоже бегали босиком по улицам Баньяры.
– Мы закончили, дон Иньяцио. Всё отвозим на таможенный склад? – спрашивает счетовод Реджо.
– Всё, кроме индиго и шафрана. Эти надо отвезти на склад на виа Матерассаи.
С пирса доносится какой-то ропот, Иньяцио думает, что возмущаются ждущие своей очереди торговцы.
Не наша вина, что у нас много товара. Придется вам ждать, думает он. Но, судя по свирепым взглядам, которыми его провожают, дело не в зависти.
Это неприязнь и злоба.
– Что, закончили, наконец-то?
Это спрашивает Миммо Русселло, торговец с виа Латтарини, один из тех, кто раньше продавал пряности сомнительного качества и прозябал в тени семейств Канцонери и Гули.
– Сожалею, что заставил вас долго ждать. Прошу, – Иньяцио делает широкий почтительный жест.
Раздается смех, кто-то покашливает.
– Когда-то здесь лишь Канцонери устанавливали свои порядки. Теперь еще и вы. Работать невозможно. Вы как будто сговорились, – бормочет Русселло.
– Мы? С Канцонери? – Иньяцио не может удержаться от смеха.
– Вам смешно. А честные труженики голодают. Как только вы или Сагуто появляетесь на таможне – всё, конец. Назначаете цены, берете себе лучший товар. Одним словом, хозяйничаете!
– Это моя работа. – Иньяцио больше не смеется. – Я не виноват, что клиенты к вам не идут, синьор Русселло. – Он делает ударение на слове «синьор», ведь те, кто вокруг, понимают