Канада. Ричард Форд
они разговаривали, делились сокровенными мыслями, обменивались ласковыми словами, ведь жизнь их, говоря формально, еще не изменилась. Они еще не обратились в преступников. Поразительно, как далеко способна простираться наша нормальность, как долго удается нам удерживать ее в поле зрения, – словно плот наш уносит в открытое море, а полоска берега все сокращается и сокращается в размерах. Или воздушный шар поднимается в небо, подпираемый столбом воздуха прерий, и земля под нами ширится, уплощается, становится все более неразличимой. Мы замечаем это – или не замечаем. Но мы уже зашли слишком далеко, и все для нас потеряно. Думаю, из-за сделанного нашими родителями страшного выбора я в равной мере и не верю в нормальную жизнь, и жажду ее. Я затрудняюсь одновременно держать в уме и идею нормальной жизни, и постигший наших родителей конец. Но постараться держать стоит, поскольку, повторяю: в противном случае почти ничего в моем рассказе понять нельзя.
То, какими мы видели их в последний раз – перед тем как каждый из них стал кем-то другим, – говорит мне, что, пока «шевроле» катил на восток, наши родители, сидевшие бок о бок, впервые освободившиеся от детей и оставшиеся наедине, возможно, еще ощущали то немногое из их давней близости, что сумело уцелеть и посетило их прошлым вечером, еще могли проследить ее историю вспять, до самого истока. Чувствовали, что каждый из них завершил в другом сотворение чего-то неповторимого, симпатичного и настолько основательного, что уяснить его или испытать полностью не удается никогда – лишь в самом начале. Конечно, если бы мама не забеременела, а отец не поступил бы как порядочный человек, все обернулось бы не более чем мимолетным увлечением, от которого легко отгородиться улыбкой и которому оба лишь дивились бы впоследствии как чему-то ненадолго вселившемуся в них, походившему на любовь, но скончавшемуся, не произведя на свет потомства.
16
До Глендайва они доехали за шесть с половиной часов. Поселились в мотеле «Йеллоустоун». Отец постарался произвести на дежурного впечатление бодрячка, следя, однако ж, за тем, чтобы не сказать чего-нибудь запоминающегося. Маму он, регистрируясь, оставил в машине, дабы она не попалась кому-нибудь на глаза и не застряла у этого человека в памяти. Они поспали немного, не подняв штор, в жарком, затхлом, сооруженном из жесткого картона домишке. В семь вечера – было еще совсем светло, хоть улицы города и опустели, одни только жившие на мосту через Йеллоустоун ласточки взвивались в небо и падали к своим отражениям в зеркальной глади реки – отец поехал в город, одиноко пообедал в отеле «Джордан» и попросил, чтобы ему выдали для приболевшей – она сейчас в номере – жены закрытый судок с говядиной и макаронами.
Как они провели ту ночь, последнюю перед их обращением в преступников, узнать нам неоткуда, поскольку мама никаких подробностей ее не описала. Эталонов у таких ночей нет. В душном домишке они были одни. Они могли разговаривать о чем-то, требовавшем обсуждения или просто пришедшем в