Одиннадцатый дневник. Игорь Губерман

      В различных побывал я возрастах,

      и близости ценил я, и приятельства,

      все возрасты я прятался в кустах

      доверчивости и доброжелательства.

      Вчера мне снился дикий бред:

      к нам гости едут – круг наш узкий,

      а в доме выпить – нет как нет,

      а также нету и закуски.

      Молчит народ непросвещённый,

      но если свет вольётся в души,

      народ воспрянет возмущённый

      и просветителей удушит.

      Вот самый яркий из кульбитов

      большой идейной лотереи:

      нет горячей антисемитов,

      чем озарённые евреи.

      Мой долг весьма различным людям —

      он лишь растёт день ото дня,

      в душе я должен даже судьям,

      на зону бросившим меня.

      Моё пустое сочинительство —

      увы, характер мой дурной —

      полно густого очернительства

      всего замеченного мной.

      Мне уксус одиночества знаком

      отнюдь не понаслышке, чисто лично;

      в компаниях я не был чужаком,

      но им я ощущал себя обычно.

      Желание слиться в единстве со всеми

      владело поэтами, как наваждение,

      но этой душевной мечтательной схеме

      мешало зловредное происхождение.

      Потери, уроны, пропажи

      и боль незаживших обид —

      печалят, однако же даже

      слегка освежают наш быт.

      Вполне уверен в организме,

      люблю я вредную еду,

      и нездоровый образ жизни

      я с удовольствием веду.

      Вечерние мысли – не те же, что днём,

      хоть узами связаны тесными:

      вечерние полнятся вечным огнём,

      дневные – заботами пресными.

      Я жизнь мою отладил лично,

      и вопреки предупреждениям

      я всё, что было нелогично,

      творил с особым наслаждением.

      Подлости, конечно, в мире много,

      а порой – и просто до предела,

      но винить не надо в этом Бога:

      подлость – человеческое дело.

      Мне в людях часто чудится подобие

      ушедших: вон ещё один двойник,

      но после вспоминается надгробие,

      и сходство исчезает в тот же миг.

      Везде вливая в души тонкий яд,

      гуманные накинув одеяния,

      евреи беспардонно шевелят

      забытые Россией злодеяния.

      Мне возраст не прибавил в жизни счастья,

      однако же, нисколько не задев,

      оставил тайный трепет сладострастья

      от вида полуголых пляжных дев.

      Я жизнь веду изрядно серую,

      во многом я подобен зверю,

      поскольку в Бога я не верую,

      а людям я давно не верю.

      Мыслишка пришла ко мне дерзкая:

      что наша фортуна людская —

      стихия, слепая и мерзкая,

      и