Все, что дозволено небесами. Татьяна Воронцова
головой. – Не будем об этом.
– Почему не будем? Почему не будем? – От избытка эмоций она даже топнула ногой. – Ведь это важно! Ты думаешь, что уже нашел свою великую любовь? Да ничего подобного! Если бы это было так, то ты остался бы равнодушным ко мне, а ты сам только что признался…
– Хватит! – рявкнул он так неожиданно, что Дина вздрогнула. И добавил уже спокойнее: – Я же сказал, не будем об этом. Я пока не готов.
– Ты не готов, и поэтому я должна молчать?
– Да, было бы неплохо, если б ты помолчала минуты две или три.
– Так ты тиран? Как мило.
Он сердито фыркнул.
Не переглядываясь и не разговаривая, они дошли до биостанции и свернули в живописный дворик между жилым деревянным домом и сводчатым амбаром для смоления канатов, сохранившимся со второй половины XIX века.
– Боже! – воскликнула Дина, позабыв о своем возмущении, и сняла крышечку с объектива фотоаппарата.
Дом был поистине замечательный: два больших квадратных окна по обе стороны от входа, над ними еще четыре окна – два прямоугольных и два треугольных, через которые свет проникал в мансарду, – и шесть окошек разного размера на боковой стене. Двускатная кровля, темные серо-коричневые доски, за чисто вымытыми стеклами – аккуратные белые занавески. А перед домом, рассеченный по диагонали тропой из утопленных в землю валунов с проросшей между ними травой, раскинулся садик, на первый взгляд дикий, но при ближайшем рассмотрении даже очень ухоженный. Ранние лесные цветы и низкорослые кустарники соседствовали с декоративными. Ярко зеленое травяное поле покрывали алые, розовые, сиреневые, желтые брызги – словно подвыпивший художник, экспериментируя с открытыми цветами, неожиданно для себя создал настоящий шедевр.
Сделав несколько снимков, Дина обошла вокруг дома и, вернувшись к Герману, сидящему на большом валуне, сообщила, что с другой стороны есть еще один причал. Из длинных бревен с деревянным настилом.
– Я знаю, – сказал Герман. – Он предназначен для небольших катеров и лодок.
– Пойдем туда?
Она стояла перед ним – молодая, очаровательная, энергичная, чуть запыхавшаяся от беготни с фотоаппаратом, – и солнце золотило ее коротко стриженые светлые волосы. Длинная «рваная» челка падала на гладкий лоб.
– Ты чертовски красива, – вырвалось у него. – Я хочу написать твой портрет. Ты ведь фотографировала меня, так? Где хотела и сколько хотела. Теперь я хочу написать твой портрет.
Он думал, что смутить ее невозможно, но щеки Дины неожиданно вспыхнули, она потупилась и несколько секунд разглядывала носы своих кроссовок.
– Ты же художник, я помню… ну… – Передохнув, она заставила себя поднять глаза. – Я согласна. Что это будет, живопись или графика? Краски или карандаши? Или, может быть, тушь?
Отступив на шаг, он прищурился и взглянул на нее уже по-другому – как на модель.
– Думаю, масло. Акварель чересчур легкая и прозрачная, а темпера, наоборот, слишком тяжелая и плотная.
– Когда?
– Когда приступим? Завтра.
– Почему