Все, что дозволено небесами. Татьяна Воронцова
предательски задрожал, и она умолкла, хотя сказала далеко не все, что хотела сказать.
Герман замер с горящей сигаретой в руке.
– Что значит освободить помещение?
Нора натянуто улыбнулась.
– Собрать вещички и уйти. Вернуться на ферму.
– Это твой дом. С какой стати тебе уходить?
– Нет, Герман, – мягко произнесла Нора. – Это твой дом. Твой и твоего друга Леонида. Потому что он куплен и отремонтирован на ваши деньги. А я живу здесь только потому, что ты выбрал меня. Если бы ты выбрал другую, здесь жила бы другая. Понимаешь? Тот же дом, другая женщина.
Он покачал головой.
– Давай без глупостей, прошу тебя.
– Давай. – Нора встала, одернула футболку. – Какие у тебя планы на завтра?
– Мы с Диной договорились встретиться. Я буду писать ее портрет.
– Ты… что?
– Буду писать ее портрет. – Голос Германа звучал монотонно, как голос человека, который уже замучился повторять одно и то же. – Не делай из этого трагедию, ладно?
– Ладно.
Нора кивнула и на негнущихся ногах двинулась в обход стола к двери.
4
Он нанес на грунтованный картон последние мазки, тщательно вытер кисть, положил в коробку к остальным кистям и принялся оттирать заляпанные масляной краской руки.
– Все? – спросила Дина, наблюдая за тем, как он пропитывает растворителем белую хлопчатобумажную салфетку, которую выдала ему с утра Марго. Ожесточенно трет салфеткой пальцы, один за другим, и она покрывается разноцветными пятнами и разводами, точно смятая иллюстрация к сновидениям психотика. – Можно двигаться и разговаривать?
– Как будто до этого ты молчала.
Спрыгнув с большого пня, где сидела без малого три часа, Дина подошла, чтобы взглянуть на портрет.
С картины ей ответила взглядом юная демоница, окруженная зелеными языками пламени. То есть это была, разумеется, листва деревьев и кустарников, на фоне которых позировала Дина, но с легкой руки художника она превратилась в огонь. Хризолитовые блики отражались в глазах модели, плясали на прядях растрепанных волос.
Наклонившись к портрету, Дина вдохнула запах свежей масляной краски. Последние мазки еще поблескивали.
– Герман, ты гений!
Он скорчил гримасу.
– Я хороший художник, вот и все.
– Вот, значит, как ты меня видишь, – задумчиво произнесла она, отступив на шаг и не спуская глаз с картины.
Герман расстегнул рюкзак, достал оттуда пластиковую бутылку с водой, кусок мыла в целлофановом пакете, белое вафельное полотенце и протянул все это Дине.
– Полей мне на руки.
– Что? Ах, да… Конечно.
Пока он тщательно намыливал и ополаскивал руки, стараясь избавиться от запаха растворителя, Дина молчала. Проникающее сквозь кроны деревьев солнце золотило ее светлые волосы. Чуть дальше, за рощей, в десяти минутах ходьбы, находилась валунная дамба, соединяющая Большой Соловецкий с островом Большая Муксалма. Они уже договорились