Жизнь после жизни. Кейт Аткинсон
идти в ногу со временем, – говорила Иззи.
Урсула посмотрела на свое отражение в зеркале ванной. Иззи, маячившая сзади, как Мефистофель за спиной у Фауста, сказала:
– Бог мой, ты становишься прехорошенькой, – и принялась укладывать ей волосы то так, то этак. – Нужно сделать стрижку, – решила она. – Сходи к моему coiffeur[26], он превосходен. Иначе ты в скором времени станешь похожей на скотницу, но я-то считаю, что твой стиль – это утонченная порочность.
Напевая «Плясала б я шимми, как сестренка Кейт», Иззи танцевала по спальне.
– Умеешь танцевать шимми? Смотри, это очень просто.
Оказалось не так-то просто, и они со смехом повалились на атласное покрывало кровати.
– Покуда хочется – хохочется, ага? – с комичным акцентом, как заправская кокни, выговорила Иззи.
В спальне царил невообразимый хаос: повсюду валялись юбки, атласное белье, крепдешиновые ночные рубашки, шелковые чулки, на ковре тосковали разрозненные туфли, и все это было припорошено слоем пудры «Коти».
– Примеряй, что понравится, – беззаботно бросила Иззи. – Хотя ты, конечно, такая миниатюрная в сравнении со мной. Jolie et petite.
Урсула отказалась: а вдруг ее заколдуют? Такая одежда может запросто превратить тебя в другого человека.
– Чем займемся? – Иззи вдруг заскучала. – В картишки перекинемся? Партию в безик?
Она протанцевала в гостиную и остановилась у большого хромированного ящика, будто принесенного из корабельной рубки, – оказалось, это бар.
– Выпьешь? – Она с сомнением покосилась на Урсулу. – Только не говори, что тебе всего тринадцать лет.
Иззи со вздохом закурила сигарету и посмотрела на часы:
– На дневной спектакль опоздали, до вечернего еще долго. В Театре герцога Йоркского дают «Лондон на проводе!» – говорят, очень смешно. Можем сходить, а домой отправишься попозже.
Урсула водила пальцами по клавишам пишущей машинки «ройял», стоявшей на письменном столе у окна.
– Мой рабочий инструмент, – сказала Иззи. – Хочу в ближайшем номере написать о тебе.
– Правда? И что ты напишешь?
– Еще не придумала, навру чего-нибудь, – ответила она. – Как все писатели. – Она поставила на патефон пластинку и опустила иглу. – Вот послушай. Ты ничего подобного в жизни не слышала.
И в самом деле. Вначале зазвучал рояль, но ничего похожего на Шопена и Листа, которых так мило исполняла Сильви (да и Памела тоже, но у той получалось тягомотно).
– По-моему, этот стиль называется «хонки-тонк», – сказала Иззи.
Тут вступил женский голос: хрипловатый, с американским акцентом. Можно было подумать, певица всю жизнь провела в тюремной камере.
– Ида Кокс, – сказала Иззи. – Негритянка. Бесподобно, да?
И в самом деле.
– Поет о том, как паршиво быть женщиной, – растолковала Иззи, закуривая очередную сигарету и глубоко затягиваясь. – Найти бы какого-нибудь толстосума и женить
Парикмахеру (фр.).