Либгерик. Олег Ермаков
она.
– А может, в нем и пойти? Буду как самурай снега. То есть – снеговик.
– Куда пойти?
– В город. Не каждый день просыпаешься в Сеуле. Довольно дорогое удовольствие.
– Ты шутишь, – убежденно сказала Кристина.
– По-моему, это ты шутишь. Или все еще спишь. Одно из двух. Проснись, красавица, пора. Друг прелестный.
Кристина скривила губы.
– Как-то… невкусно.
– Уж лучше голливудского дорогого. Пошли.
– Да ты что?! Там у Пушкина хотя бы было солнце, пусть и мороз. А здесь – мокреть. Мокрый снег. И он не кончается. Я, – проговорила она, плотнее запахивая толстый белый халат на груди, – никуда не пойду.
– А на обед снова будут конфетки с чайком? Надо хотя бы купить яиц, масла, вон сковородка имеется, пожарим яичницу, вечный обед холостяков.
– Чего это ты возомнил себя холостяком? Мы вместе сюда прилетели, дорогуша.
– Друг прелестный…
– Перестань.
– Да сколько раз…
– Ах, извини, действительно. Уж совсем не… Ну, хорошо. Договорились.
– …И вот прикуплю, – продолжал Шустов, натягивая джинсы, – прикуплю лука, рыбы, хлеба, а может и картошки. Говорят, здесь есть какой-то знаменитый рыбный рынок. Я читал… Как его… Норя… Не помню, как дальше. Надо было купить путеводитель. Гид, видишь, побоялась снежных заносов.
– Она завтра будет, пришла эсэмэска.
– Зачем она нам вообще? Что за буржуйские прихоти?
– Сами мы тут ничего не поймем. Это же другая планета. И английский тут не в ходу, – напомнила Кристина. – Да и зачем отказываться? Это подарок от компании.
Шустов тяжело вздохнул:
– Как я ненавижу новые времена.
Брови у Кристины взлетели.
– За что же? За поездку сюда?
Шустов молчал, надевая рубашку, свитер. Потом обувался. Наконец, разгибаясь, ответил:
– За этот подлый язык.
Ноутбук с визгом двинулся по стеклу стола. Кристина сняла очки, с возмущением глядя на Шустова.
– Что ты имеешь в виду? Что я не так сказала?
– Да ладно.
– Нет уж, скажи.
– Ну, от компании. Рассказ от известного писателя имярек. Платье от кутюрье Зайцева.
– О! О!.. А ваш язык, сударь любезный, просто всегда само совершенство. Просто шик и блеск сапожника, опора во дни сомнений и раздумий. Уши вянут.
Шустов усмехнулся:
– Иногда сильные переживания требуют сильных выражений. Это было свойственно даже Пушкину. А он – солнце.
Кристина взяла стакан, сделала глоток. Повернулась к окну. Шустов шуршал курткой, заматывал шарф.
– Так ты серьезно… Намереваешься… – проговорила глухо Кристина.
– Намереваюсь, – сказал он.
– Вымокнешь да и сляжешь с температурой. С твоим-то горлом. Даже от помидора из холодильника гланды тут же краснеют… Ой, – спохватилась она, театрально прикрывая рот рукой. – Что я сделала? Опять. От помидора. Или все правильно?
Шустов улыбнулся на ее замечание.
– Куплю водки. Заранее.
– Угум,