Либгерик. Олег Ермаков
снегом, но снегом, смешанным с углем. Сами мужчины на улице все были безупречно выбриты, подтянуты, быстры, но не суетливы. Кристину поразил снег под ногами – снежная каша чиста, и лужи, ручейки, бегущие всюду, прозрачны.
– У нас первый снег мгновенно превращается в коричневую слизь, мутные лужи – в грязные болотца, – бормотала она, осторожно шагая. – Как им это удается?..
– Это уж нам удается на славу, – бросил Шустов.
– Да нет, им, сеульцам.
Шустов хохотнул.
– Что смешного? – поинтересовалась Кристина.
– Мне все слышится что-то сельское.
– Ну, – откликнулась Кристина, окидывая взором высотные дома, похожие на толстые сигары или, скорее, на самолеты с отбитыми крыльями и хвостами, поставленные на попа, – уж на село этот монстр стекла и бетона точно не похож.
По дороге проезжали автомобили, беспрерывно смахивающие с циклопического растянутого ока снег двумя мощными ресницами. Неспешно тянулись синие и зеленые автобусы. Стеклянные этажи уходили в беспросветную снеговую высь, сквозь которую светились электрические экраны, надписи. То и дело попадались прислоненные к перилам горные велосипеды, занесенные снегом, и не пристегнутые замками.
– Похоже, у них не только снег чистый, но и помыслы, – заметила Кристина, кивая на очередной велосипед.
– Наверно, рубят топором руку воровскую, – тут же предположил Шустов.
– А по-моему, у них вообще мораторий на смертную казнь.
– Отрубить руку – еще не убить.
– Уже от ужаса помереть можно.
Они шли по улице под большим синим зонтом с желтым знаком, глазея по сторонам.
– Куда мы вообще идем? – спросила Кристина.
– Не знаю, – ответил Шустов.
– Не заблудимся?
– Я этого давно хотел, – сказал он. – Затеряться среди чужих гор, чужой речи. Утонуть в ней и, как пел Высоцкий, позывные не передавать.
– Посмотри, – сказала Кристина, – даже ребенок без шапки.
Навстречу им шли отец и сын, оба в темных очках, в куртках, джинсах, простоволосые; у мальчика куртка распахнута, через плечо сумка с каким-то мультяшным персонажем и надписью «Big Hero». Правда, снег немного унялся, только изредка летели с неба лоскуты. Тогда Шустов нажал на кнопку, и зонт схлопнулся. Мальчик одобрительно кивнул.
Через дорогу они увидели внушительных размеров арку и направились к ней. Она была похожа на парижскую. За аркой зеленели сосны и высился монумент.
– Неужели и здесь Ильич? – удивился Шустов.
Нет, это был памятник какому-то местному деятелю, но пафос, с каким он вскинул руку с кепкой, – нет, с посланием потомкам, свернутым в трубку, – расстегнутое пальто, простоволосая голова, – во всем этом было что-то неизбывно соцреалистическое.
– Ничего-то мы не знаем о Корее, – посетовал Шустов, – кроме того, что, как и Германию, ее раскололи тектонические сдвиги на два материка: социализма и капитализма.
– Мог бы и узнать что-то перед поездкой, – ответила Кристина, кривя накрашенные губы.
– Ты же знаешь,