Дань псам. Том 2. Стивен Эриксон
поморщился.
– Оглянись вокруг, Остряк. Все уже решено за нас.
Маппо встал с корточек рядом с Остряком, а Квелл заковылял к своим пайщикам, которые успели вытащить из подбрюшья фургона жаровню и собрались вокруг нее. Трелль не без сомнения оглядел скромный клочок окружающей суши.
– О чем это он?
Остряк пожал плечами и улыбнулся Маппо, сверкнули клыки.
– Если хочешь, чтобы я гадал, трелль, наверное, придется поплавать.
Наперсточек фыркнула.
– Путь Маэля. Худов вам после этого легкой прогулкой покажется.
Когда Наперсточку было четыре года, ей дали дыхательную трубку и закопали в торфяник, где она провела два дня и одну ночь. И, наверное, умерла. Большинство от этого умирали, но душа все равно оставалась в мертвом теле – не выпускали торф и его темное волшебство. Так, во всяком случае, объясняли старухи-ведьмы. Дитя отдают торфу, этому нечистому союзу земли и воды, там душа освобождается от тела, в котором живет, и только после этого обретает способность путешествовать, бродить по мирам сновидений.
О том, что было в торфянике, она почти ничего не помнила. Наверное, она пыталась кричать, билась в ужасе. От веревок, которыми ее обвязали и за которые вытянули из болота обратно в мир на закате второго дня, у нее остались глубокие раны на запястьях и на шее – а ведь тянули ведьмы очень мягко и размеренно. А еще ей доводилось слышать рассказанные шепотом истории о том, что иногда торфяные духи пытаются похитить тело ребенка, чтобы самим в нем поселиться. Да и ведьмы, что сидят на страже у временной могилы, намотав веревки на руки, признавали – иногда они туго натягиваются, и тогда начинается борьба. Случается, что ведьмы борьбу проигрывают – перегрызенные веревки обрываются, ребенка уволакивает в отвратительную бездну, и появляется он оттуда лишь раз в год, на Ночь Пробудившихся. Когда дети с буро-голубой кожей, пустыми глазницами, волосами цвета ржавчины или крови, длинными блестящими ногтями бродят по болотам, распевая песни глубин, способные сводить смертных с ума.
Приходили ли за ней духи? Ведьмы ей этого не открыли. Были ожоги на коже свидетельством паники или чего-то еще? Она не знала.
Воспоминаний осталось немного, и те в основном телесные. Давящая на грудь тяжесть. Просачивающийся в плоть холод. Вкус вонючей воды во рту, жжение в плотно зажмуренных глазах. И доносящиеся звуки, страшное бульканье жидкости, сочащейся сквозь жилы земли. Плюханье и треск, похрустывающее приближение… чего-то.
Говорят, что в торфе нет воздуха. Что даже кожей там дышать невозможно – а живым существам без этого нельзя. Значит, она все-таки умерла.
С тех пор, засыпая по ночам, она могла отделяться от плоти, невидимо плавать над собственным неподвижным телом. И смотреть на него в восхищении. Поскольку и вправду была красоткой, как если бы ребенок внутри нее не взрослел, был неспособен повзрослеть. Подобное свойство неизменно вызывало в мужчинах желание ею обладать – увы, не как равной себе, но требуя повиновения. И чем старше был мужчина, тем сильнее он воспламенялся желанием.
Когда