Сквозь время. Марина Домбровская
всю реальность, ничто не ускользает от его внимания, и мои чувства к нему, наверное, тоже… Но, но у него есть девушка… Да что там, серая мышь! Она безвкусная, бесцветная, наверняка глупая. Да как он вообще мог выбрать ее, эту черно-белую дурочку? Неужели он слеп? Нет же, он с ней только для того, чтобы делать кого-то счастливым, чтобы его кто-то любил искренне, просто и скучно. Между ними нет страсти, это однозначно. Я чувствую, какие они разные и не подходящие. Ему нужно больше, выше… ему нужна я! Ведь я ближе ему, чем все эти люди, Виолетта, друзья, девушка, они все посторонние. Я чувствую его, я хочу его, и только его»
С Селестиной Витторио действительно был другим, он не притворялся, не выдавал глупые шутки и высказывания, которые обычно преподносил публике для своих личных целей. Селестина не была его целью, и поэтому стараться принимать себя за иного, за более глубокое, чем он являлся, ему не требовалось. И девушка содрогалась от перехватывания его случайно взгляда, от легкого небрежного касания, от едва ощутимого ветерка, исходящего от движений Витторио. Да, она влюбилась, подобно маленькой дурочке, в свой собственный образ, в свои ожидания и даже веру в то, что с ней он иной по той причине, что она ему ближе остальных, что она ему тоже нравиться. Но неужели и в Селестине было что-то спрятанное для него, раз с ней он нисколько не притворялся? Разве никто более во всей Бьелле не имеет таланта так мастерски оголять естественность в других, вырезать из жалкого куска деревяшки чудесную фигурку? Неужели Витторио и есть та уникальная струна арфы, которую никто не способен правильно настроить? Ошибка ли это или должен прийти человек в его жизнь, единственный способный это сделать? Конечно, Селестине хотелось видеть в этой роли себя, ибо только она в этом неподчинении, несгибаемости под общий мир имела талант не только видеть в людях все самое прекрасное, подобно матери, но и жить этим, всей душой утопая в своем собственном построенном мире, отрицающем все остальные и саму реальность. Только Селеста могла обратить всю простоту, пыль и даже грязь в чистейшую светлую сферу, от которой разрастались бы цветы и доносилось благовоние. Оголить душу могут только художники и писатели, все остальные или производные им или способы достижения успеха.
– Витторио, я так сказала матери, чтобы она успокоилась. Не стоит меня провожать, я сама смогу дойти, – они прошли мимо развилки их путей, ведущей к ее дому и к его.
– Прекрати. Я проведу, – ответил он.
До чего же он благороден, подумала Селестина. Ей было немного дурно от того, что она буквально сама напросилась на этот поступок, но она старалась не забивать голову подобной чепухой, пока они бредут по бесшумным улицам ночной и даже немного привлекательной Бьеллы.
– Чего ты более всего страшишься в жизни? – спросила она.
– Не знаю, что и ответить, – после некоторого молчания ответил Витторио.
И почему же ты невольно создаешь повсюду проблемы и тупики? – мелькнула мысль в ее голове.
– Например,