Сквозь время. Марина Домбровская
простых извинений и жалких соплей.
«Другое дело, Витторио, – говорила она. – Он глубже их всех, он меня понимает, он то, к чему стоит стремиться, ради кого нужно совершенствоваться. Ох, как же хочется иногда вылить ему всю душу, но внутренний голосок подсказывает мне замолчать, и я повинуюсь, ведь он редко обманывает. Да уж, таких, как Витторио, у меня никогда не будет… Да, у меня будет лучше, в сто раз лучше!»
И в конечном счете девушка неплохо себе внушила забыть и этого парня, вычеркнуть его, как заштриховывают выполненное задание в ежедневнике. Великая сила самовнушения…
Но Селестине не хватало собеседника, своего человека, которому она смогла бы высказать все, что угодно, все, что легло на душе, сбросить свой груз ему на плечи, желательно мужские, ибо женские слишком плачевны и мечтательны, и расслабиться. Поддержка, которую мог оказать только парень, выдержанный, не пойманный на ветру на секунды, тот, который не пустит в нее свои корни, как партнер, кто не сможет ни капельки повлиять на ее мир, а просто будет выполнять роль лучшего друга. Ей претил2 этот город, Бьелла, ее нутро подсказывало Селестине, что она рождена, чтобы жить в большом городе, шумном и зрелищном, где утрачивает всякий смысл сплетни, где почитается индивидуальность, кротость, где царит искусство, например, в таком, как Рим. Селестина чувствовала себя брошенной, ей наскучила она сама, в ней сидела нехватка изюминки, живости, например, такой как в Лолите или бабушке Авроре. Странно, но первая, эта блондинистая выскочка стала привлекать Селестину, притягивать ее к себе, своей открытостью, иногда навязчивостью, но неугомонной энергетикой.
Ей не мешало бы отвлечься, чем-то себя занять. Это был канон девушки, каждый раз сталкиваясь с проблемой, она отвлекала себя работой, уходила в нее с головой, тем и исцелялась.
Единственное спасение было писать, без устали, без передышек.
«Дорогой дневник, обещаю, что буду вести тебя вечно. Я более не верю в сказки, чудеса, в осуществление желаний, в любовь и уж тем более людям, даже самой себе. Все это вздор!
Оскар. Еще один идиот, застрявший на пару минут в моем бытовом безвкусном коктейле.
Витторио. По необъяснимым причинам решил меня не просто не замечать, а дьявольски игнорировать: он лишает меня приветствия, даже взгляда в мою сторону. Здесь три варианта: прочистка его мыслей со стороны его девушки-серой мыши, со стороны лживой и ревнивой Виолетты или его собственные догадки о моих чувств к нему. Быть может, это его метод избавить мои мысли о нем? Или его обо мне? Но Инэс он тоже игнорирует… Значит серая мышь? Или проделки скупой Виолетты? Хм, я задаю слишком много вопросов. Что ж, в любом случае это помогло мне вытряхнуть всю чушь из головы. Мне он ненавистен теперь, я и вида его не переношу. И в его отношении есть свой плюс: мне не придется снимать наушники, чтобы здороваться с ним.
Одна идиотка с моего класса, Чандлер, с кривыми выступающими зубами, большим носом, далеко посаженными некрасивыми глазами и прочими недостатками нажаловалась
Преткость – слово, придуманное автором, означающее интенсивное, отрицательно окрашенное чувство, отражающее неприятие к объекту преткости (человеку, явлению, событию, неодушевленному предмету), приходящее со временем по причине перенасыщения объектом, сопоставимое с выгоранием, как правило, не сопровождаемое деструктивным проявлением.