Полынь и порох. Дмитрий Вернидуб
меня приказ Сиверса доставить и вас, и груз. Иначе – разоружение и трибунал.
Балтийцы возмущенно загудели. Такой оборот их не устраивал. Связывая выполняемую миссию с особым расположением к ним командующего Южным фронтом Антонова, которого они знали еще по Петрограду, братки стали с ненавистью поглядывать на латышей. Конкуренция, всегда существовавшая между этими двумя «авангардами революции», выражавшаяся раньше в тихом презрении друг к другу, грозила обернуться бойней.
Молча рассматривая грязь у себя под ногами, Валерьян подумал, что более выгодного момента и придумать нельзя. Только бы дал Бог уцелеть в стычке! А так – плевать он хотел и на красных, и на белых, и на немцев. С помощью того, что на телегах, столько денег напечатать можно, что его и внукам хватит – в карты проигрывать. Если, конечно, они будут. Взять, скажем, Ценципера в помощники и дернуть куда-нибудь в Батум. Открыть фотоателье, а под ним вырыть подвальчик… Турция рядом, а там любую валюту возьмут!
Моряки все еще держали латышей на мушке.
«Примерно шестнадцать на двадцать, – прикинул Ступичев. – Еще около двадцати гонятся за аксайцами. На последней подводе пулемет. Эх, рука, рука… Если б не рука!»
Подняв глаза на Рудаса, он увидел, что ни командир особого летучего отряда при штабе Сиверса, ни латыши в его сторону уже не смотрят.
«Списали меня со счетов, собаки! Ну так получайте!»
Отчаянная решимость всколыхнула сердце, кровью ударила в голову. Молниеносно выхватив из левого кармана бекеши револьвер, Ступичев выстрелил Рудасу в лоб и тут же кинулся под телегу.
Моряки дали залп на полсекунды раньше верховых. Несколько человек повалились с испуганных коней. Остальные ответили. Ссора моментально превратилась в кровавую свалку. Стреляя из-под телеги, Валерьян уложил еще троих. Отлетевшая от колеса щепка глубоко вонзилась в щеку. Если бы рухнувший вслед за Рудасом матрос не закрыл собой часть пространства, Ступичев бы точно щепкой не отделался. Рукопашная схватка была короткой и жестокой. Русский мат и крики на чужом языке, как штыки, пронизали влажный февральский воздух.
После серии выстрелов рык катающихся по земле людей прекратился. Через несколько минут только грузная фигура Бугая с дымящимся маузером в руке возвышалась, пошатываясь, среди бившихся в конвульсиях лошадей. Еще один балтиец сидя поддерживал Доренко, у которого на месте выбитого глаза кровоточила ужасная рана.
– Кончено, благородие? – заметив встающего с земли подъесаула, прохрипел Бугай, держась за бок, где под бушлатом на тельнике расплывалось кровяное пятно.
– Пока только полдела! Кладите раненого, и к пулемету! – закричал Ступичев, стараясь изо всех сил, чтобы не срывался голос.
Видя, что боцман колеблется, подъесаул добавил:
– Помни, у тебя мандат Совнаркома!
Накатывал страх. Риск получить пулю в спину был очень велик.
– Иваныч, пулемет на землю… – вдруг простонал Доренко. – Васька, к Бугаю!
По полю, забыв про казаков,