Понкайо. Евгения Минчер
говорила, что он опять где-то пропадает. Макс в то время отдалился от меня. Перестал звонить и приходить, отсел от меня в школе, на переменах куда-то исчезал, часто сбегал с уроков. Или вообще мог не появиться, если, как он потом говорил матери, «не было настроения». Он завел себе новых приятелей и целый день где-то болтался с ними. Домой приходил под утро, часто под мухой, в крови. «Это не моя». Четырнадцать лет пацану. Представляешь, каково было его матери? А мне? Конечно, никаких номеров и адресов он не давал, я сам выписал телефоны из справочника на всякий случай. Но эти «всякие случаи» происходили через ночь, а толку было кому-то звонить? Я напрасно поднимал с постели раздраженных родителей и только нарывался на грубость. «Уже час ночи! Не знаю, где шляется твой дружок, но мой ребенок спит дома!»
Потом через ребят из параллельных классов я узнал местечко, где Макс зависает со своей компанией, и пошел туда. Они сидели на бетонных блоках возле заброшенного дома, распивали пиво и курили самокрутки. При виде меня, как им показалось, до неприличия прилично одетого, они сразу начали ржать. Макс один не смеялся. Он глядел на меня с ненавистью и молчал. Я представлял для него самую настоящую угрозу. Одним своим существованием я заставил его вспомнить, что он из другого теста, из другого мира, что как бы он ни старался косить под этих недоносков, прихлебывая с ними дешевое пойло, он останется чужаком. Его настоящего знал только я. Только мне были известны его страхи, его страсти, его мысли. Я знал его как облупленного, и это бесило его до одури. Он знал, что я знаю, как он всегда презирал таких вот ухорезов, которые лакают вонючий алкоголь за обгаженными гаражами или на грязных задворках магазина. Он всегда избегал лицемеров. Поэтому когда я увидел его среди тех, кого он раньше в медный грош не ставил, он возненавидел меня за это.
Я попросил его на пару слов. По его лицу было видно, что он хочет обматерить меня и отправить обратно, откуда пришел, но понимает, что таким образом от меня не отделается. Он согласился отойти. Впервые за два месяца мы разговаривали. Мне бы хотелось, чтобы все происходило не так, не под тупое ржание на замусоренном участке возле заброшенного детского сада… Но уйти со мной Макс отказался, и мне пришлось довольствоваться тем, что есть. Макс держался так, словно я был сторожем, который явился разогнать их шайку-лейку. Я смотрел на него и не узнавал. Макс отпустил волосы, ходил в рванье, грязный, весь перелупцованный, в придачу еще и со сломанным носом. Он был совсем чужой, но мне достаточно было заглянуть ему в глаза, чтобы найти своего друга. Он все еще был там. Выглядывал из-за прутьев, куда его посадил новый хозяин, и безмолвно взывал о помощи.
Руслан одним глотком допил кофе.
– Ты нарочно его довел… – вдруг осенило девушку.
Он кивнул и поставил кружку.
– Никак иначе я не сумел бы до него достучаться. Я чувствовал, как по нему шныряют искры этой злобы. Он был весь издерган, даже стоять не мог спокойно. Вывести его из себя не составило труда. Я не стал с ним сюсюкаться, читать нотации, как директор,