КУПОЛ. Андрей Киров
как камень, который Люсинда выудила из обшарпанного пустого буфета, по спине бегали мурашки. К тому же «дама» подозрительно быстро окосев после первой стопки, словно уже была «заряжённая» перед их приходом, начала кокетничать с ним, подмигивая за спиной у Коляна, щерясь провалами рта и кривляясь, отчего Антона передёргивало от её каждого знака внимания и плоского алкогольного юмора, содрогаясь при мысли остаться с ней наедине, тем более Колян с каждой выпитой стопкой всё заметнее мрачнел, и почти не разговаривал, и когда они приканчивали вторую бутылку, после очередного реверанса хозяйки в сторону Антона, выразившегося в том, что она сделала попытку сесть к нему на колени, Колян вскочил с табурета, схватил Люсинду одной рукой за ворот байкового халата, а другой двинул в глаз, но не в тот, под которым был синяк, а в здоровый, приводя таким оригинальным способом к гармонии во внешнем виде стороны дамского лица, – надо отметить, довольно непривлекательного без косметики и праздничных виз на выезд в жаркие страны – абстрактно выражаясь.
«Сволочь, – заорала благим матом поверженная на пол Люсинда, – сейчас я вызову ментов – они из тебя шницель сделают!»
На что Колян, пиная её ногами, кричал в ответ: «Шалава помойная! Опять мне все нервы дёргать вздумала!» – схватил её за волосы, и поволок по грязному, затоптанному, досчатому полу из кухни в коридор, сказав парням, чтобы они его подождали, пока он разберётся со своей бабой, и, когда затащил её в комнату, причём Люсинда отчаянно извивалась, уже называя Коляна такими словами, что даже их не поднимается написать рука, – её вопли усилились, – друзья, грамотно оценив ситуацию, опрометью покинули квартиру, чтобы не оказаться замешанными в чужие бытовые разборки, и не испортить, так чудесно начавшийся вечер, в отделении милиции, в обществе таких же нервных, неуравновешенных граждан, каким оказался Колян.
Окончательно, после этого разминочного инцидента, они пришли в себя в парке на дискотеке, даже не заметив как. Стемнело: с летней эстрады из громоздких акустических колонок советского производства, с грохотом, треском и жутким фоном, от которого сворачивались уши в трубочку, гремела сомнительного качества фонограмма отечественной попсы. Музыку, похожую на скрежет и лязг картофелеуборочного комбайна, пытался перекричать осипшим голосом ди-джей. Над «танцполом», как бельевые верёвки, провисали спутанные провода, стягиваемые к дереву, стоящему посередине площадки и расходящиеся от него к углам; на них согласно задуманному музыкальному ритму вспыхивали и гасли разноцветные лампочки, впрочем не всегда с этим ритмом совпадавшие. Редкая публика в свете такой непосредственной цветомузыки дёргалась, как паяцы в руках нетрезвого кукловода. Большая же часть толпы ходила вокруг «загона», как называли танцпол, делая вид, что оказалась здесь совершенно случайно. Многие были заметно пьяны, несмотря на несовершеннолетний возраст.