Исповедь Тамары. Премия им. Н. С. Гумилёва. Тамара Рыбакова
был у нас. Они с папой сами решили съездить в магазин и выбрать для мамы новое красивое платье и туфельки. Всё мамочке подошло. Я и папа не могли ни есть, ни пить трое суток. Моя приятельница привезла творожок домашний, зная, что я его люблю. Папа просил меня съесть хоть что-нибудь. Но не могла даже думать о еде. Народу проститься с мамой пришло много-много. Боренька сидел около гроба, не глядя ни на кого, гладил маму по голове. Почти вся комната была в цветах, гора цветов, которые приносили знакомые и совсем незнакомые. Люди просили что-нибудь из маминых вещей на память, я отдавала. Папа заказал всё необходимое для поминок. Люди шли до самого вечера. Отметили 9-й день, съездили на могилу мамы. Соседи нарвали огромные букеты в своих огородах на мамину могилку. Народу опять было очень много. На маминой могилке папа тихо, но с большим чувством, спел одну из своих любимых арий: Алеко из оперы Рахманинова, а слова «Задумчивость мою в минуту разогнать умела… Я как безумный целовал её чарующие очи» он не пел, а прошептал. И допел: «Моя Земфира мне верна, моя Земфира охладела», потом добавил: «Моя Земфира у-ме-рла». Так началась для нас другая, совсем иная жизнь, с постоянным привкусом горя и невосполнимой утраты. Даже сейчас, когда пишу эти строки, этот привкус не исчез. Он был у папы до конца его дней. Мы говорили об этом не раз. Вскоре я с детьми уехала в Москву. Привезли папу. Он мне сказал: «Лёля перед смертью сказала: «Живи с Томой»». В Москве моя дочь вышла замуж. Родился первый ребёнок – мой любимый внук Николенька. Папа почти ежедневно ходил в магазин, подниматься на пятый этаж было ему трудно, он после смерти сына и любимой Лёли страдал одышкой, ишемической болезнью сердца, к врачам не хотел обращаться, лечился лекарствами, которые остались от мамы. Перед походом в магазин он звонил с непременным вопросом: «Это откуда?» Странно, но ему отвечали. Тогда он спрашивал: «Паска есть?» (Пасочкой мы называли творожную массу с изюмом или курагой). Странно, и тут ему отвечали, продавцы знали его, и как только он входил в магазин, продавец кричала ему: «Дед, иди, паска есть!» У папы очень болели коленные суставы. Мой сын Витюша предложил ему курс уринотерапии. Папа всерьез занялся лечением. «Уриновый аромат» заглушить было нельзя. Зато через какое-то время папа признался Витюше: «Понимаешь, я почти полтора года живу у вас, а мне не хуже». Как-то нас навестил племянник папы – Саша Якименко – сын его сестры Лили. Побывали у нас близняшки – дочери Коли. Приезжали из Сибири дядя Сережа, брат Боря. Папа звонил мне на работу в музей А. Н. Скрябина, где шла реставрация и где первые два года в музее не было отопления, это его беспокоило, я тоже звонила ему. Иногда за обедом папа говорил мне: «Вкуснятка, как у Лёли». Для меня это была высшая похвала. По вечерам он вспоминал свою молодость, друзей, расспрашивал меня о реставрации в музее, просил рассказать, что и как реставрируется, кто осуществляет контроль, достаточно ли мне оказалось моих знаний по искусству, реставрации и архитектуре, полученных в Академии художеств,