Сказки старого Волхова. Вадим Анатольевич Кузнецов
глаза, отряхнул соломинки да портки подтянул. Шапку нахлобучил, да и выскочил на свет ясный.
– Мастер Горазд, дозволь мне поехать!
– Че…
– А, ну все понятно… – пробурчал вой, и побрел со двора, что-то гнусавя под нос, слышное лишь ему самому.
Сел на доброго коня, взлетел и вдаль поскакал, не щадя бока животины. И опала листва, да вновь поднялась трава на том самом месте, где стоял ранее могучий воин.
– Олеська! – прорычал кузнец, но сразу умолк.
Болеслав и так все понял, а прилюдно себя да Олесю позорить негоже. Ясно, что Матвей этот ранее с ней миловался. А вчерась, видимо, отказала богатырю девица. Значит, не люб ей дружинник княжий, а он, подмастерье, от горшка недавно к железу приученный, стал мил и желанен. Вот оно как в жизни бывает.
Что теперь кузнецу делать? Он плечом дернулся, весь скривился, туда-сюда заходил. Схватил топор из-под крылечка и в ярости вонзил доброе железо в колоду.
– Сладились! Слюбились! Вот бисова дочка!
– Ну, раз я бисова дочка, то ты, батюшка, и есть настоящий бес окаянный! – сморозила Олеся, и враз схватилась ладошкой за уста свои. И, впрямь, негоже так отца родного называть.
– А ну, подь сюды, шалопутная!
Потупив глаза, подошла Олеся к отцу.
– Ты, Болька, погодь в сарае, я с тобой опосля побеседую.
Пришлось подчиниться, ибо в чужом доме свои порядки не устраивают, а отец со своим чадом сам разбираться должен и учить поросль младую. Как матюгами мужицкими, так и батогами стоеросовыми. И, неважно, отрок то али юница, седалищное место, – оно у всех одинаково. И время от времени порки хорошей требует.
7
Утренняя роса заблестела на траве высокой, пробежал хлипкий паучок, шевеля мохнатыми лапками. Белочка заелозила по смолистой сосне, дятел высунул из дупла красную маковку, мураши по делам своим заспешили.
Сквозь белесую пелену и хмарь неосязаемую, чуть касаясь мха и валежника старого, для всего зверья невидимы и неслышимы, шли по заросшей бурьяном тропе лешаки. Хозяева леса темного да болота гиблого.
Старый Вересень малого лешачка вел. Вел да премудростям поучал.
– Чуешь, Лешка, кто-то за елкой прячется? Кто-ж там таится?
– Хорь, видимо.
– Ладно. А о чем думает хорь? – спросил Вересень, поглаживая рукой древесной худые плечи молодого.
– А как же я узнаю?
– Позабудь мир явный. Отринь все былое, словно мертвый ты. Закрой глаза и прислушайся. Представь себя не телом осязаемым, но умом беспредельным. Коснись зверька всем своим разумом, прочитай мысли животного. Просто это.
Остановился Лешка. Взлетел над травой высокой, средь корявых ветвей завис, опустил ресницы и открыл свой ум лесному шуму-гомону. И почувствовал, и узрел, и услышал.
Разорвался мир явный, будто улей разбуженный, разлетелся иголками и листьями осиновыми, мыслями зверей и тварей разных. Набросился прямо в голову Лешке, аки поток неудержимый и необузданный.
«Где моя хворостинка, где палочка? Быстрей, быстрей, строить, строить…