Сказки старого Волхова. Вадим Анатольевич Кузнецов
в бурую медведицу с выводком новорожденным обратится.
– Ах, ты мать моя!
Светловолосый остановил телегу, не доехав чутка до поляны, усеянной мертвыми людьми. Девка бешено закричала, лицо руками закрыла. Испугалась, болезная! Не для девичьих глаз поляна сия.
– Олеся! Не смотри, не смотри, родная! Негоже деве на смерть смотреть, вам жизнь новую людям давать, и лишь нам, мужам – отбирать ее.
Олеся отвернулась спиной и глухо закашляла. Знать, помутилось нутро ее от вида крови да смерти человеческой. А от боли чужой сердце заекало-застрекотало.
– Боля… Болечка… – всхлипнула девица. – Ты, если не боишься, посмотри людей убиенных. Железки собери… Батьке все сгодиться.
– Железки… Надо бы мертвых погребению предать, по обычаю нашему, славянскому. Негоже лежать здесь телам, на потеху проклятым воронам.
– Вот, услышал, Лешка? – дернул Вересень молодого лешака. – Обычай у них такой – сжигать мертвых. Сейчас костер соберут да запалят упокойничков. Дерева порубят, кору младую пообдирают. Отравят вонью своей зверье на многие версты вокруг, жженым мясом людским весь лес прокоптят. Ууух, шугануть бы их…
– Дядько! Мне этот Болька знакомым кажется. Может, друг мой али братик? – выспросил Лешка, печалуясь.
– Чур тебя! Чур! Пень через плетень! Злое копыто под бабье корыто! Не может быть у лешака ни друга, ни братика. Твоя семья, сам знаешь, кака! Дуб, я – Вересень да мамка твоя горбатая, Лебедунья. Понял?
Загрустил Лешка, зашевелил руками-листиками. Расстроился.
– А девка-то хороша, хороша девка! – продолжал кряхтеть старый лешак. – Давай в лес заманим, кривыми дорожками заведем. Жинкой твоей будет и Лебедунье в помощь по хозяйству домашнему.
Но Лешка уже не слушал его, а во все глаза смотрел на поляну. А там белокурый русич осторожно бродил меж мертвых тел, гоняя уже успевших прилететь на пир смерти воронов. Птицы черные каркали и уходить не спешили.
Вдруг очнулся один из людей павших. Затряс волосьем смоляным, закашлялся, кровавую слюну сплевывая. Поднял чернявый человече окровавленную голову и застонал:
– Спасите, братцы…
– Сейчас-сейчас… – Болеслав стремглав подбежал помогать раненому.
Лешка же, непонятно зачем, открыл свой разум, и в его голову опять ворвались мысли окружающих живых существ. На этот раз молодой леший быстро отделил думы людские от желаний животных. Девчонка об парне своем мечтала, мгновения счастливые вспоминала, но и смерти боялась. Первый раз столько мертвых тел видела, да не красиво убранных, готовых к погребению, а смятых, изорванных, словно старые тряпичные куклы… Болька желал помочь побитому оборванцу, но и о попутчице своей не забывал. А вот оборванец…
И тут что-то темное нехорошее все сознание лешего заполонило, дернуло-завертело. Закрутило-завьюжило, спеленало и чувств лишило. Словно сама первозданная тьма накинулась и рассмеялась во весь свой жабий бездонный рот… Нехорошим повеяло от незнакомого