Эпоха вечного лета. Максим Савельев
рыгнула. Я дал ей яблоко, и мы побежали на поляну.
Было очень легко и весело. Мальчишки разводили огонь, дети помладше резвились, дурачились, собирали мелкие щепки и ветки для костра. Вечерело. Уже стали поджаривать колбаски, когда я заметил, что Женечки на поляне нет. Я помчался в сад. Дед с бабушкой уже проснулись и ушли в дом. Ужас! Дома сестрёнки не было! Я обыскал все параллельные улочки, все проулки. Женя исчезла! Я бегал, выспрашивал и звал. По спине то и дело носились холодные мурашки. Сердце колотилось даже в ногах. И сам я превратился в одно большое бьющееся сердце. Я представлял себе жуткие картины!
Уже темнело, скоро бабушка должна была позвать нас домой. Я зашёл за ограду и, присев на завалинку, обхватил руками голову. В тот момент я всё был готов отдать, только бы Женечка оказалась рядом.
– Какая же я позорная сволочь! – повторял я вслух всё громче, пытаясь зажать ладонями стучащие виски. Входная дверь вдруг открылась, и жёлтый свет упал на ведущую в сад дорожку.
– Ну где вы там? – строго спросила бабушка. – Давайте живо! Чай, умываться и спать!
– Да, уже идём, – ответил я, не представляя, что сейчас начнётся. Я готов был разрыдаться, когда листы железа, покрывающие крышу, вдруг глухо загудели, и сверху на меня посыпался какой-то мусор. Отскочив, я увидел сидящую на крыше Женечку, которая, зевая и потирая глаза, спросила:
– Максим, а почему ты сволочь?
– Женька! Женька! – заорал я. – Ты что, на крыше? Слазь немедленно! – Я выругался и подставил лестницу.
Наутро Женечка рассказала мне, что прекрасно всё помнит. И как мы пили «Талас», и как играли на поляне, и как разводили костёр. Потом ей, понимаете ли, ужасно захотелось спать, и, чтоб никто не мешал, она по дереву вскарабкалась на крышу и уснула. На мой вопрос, почему именно на крышу, Женечка пожимала плечами и придурковато улыбалась. Слава Богу, что это приключение закончилось именно так!
Мне очень неприятны истории про несчастных, страдающих от чего бы то ни было животных. И это вовсе не по причине некой брезгливости или моей болезненной восприимчивости, а лишь потому, что гнев мой в адрес любителей глумления над бессловесными Божьими созданиями всегда перерастает в бурю эмоций и лавину проклятий! Хочется рвать и метать! Немыслимые по своей природе жесточайшие казни, болезни и неминуемые мучения представляются мне в виде возмездия дерзнувшим намеренно обидеть животное! И так было всегда. Проявление любви и уважения к зверям и птицам с пелёнок привил мне мой дед. Это сейчас, спустя несколько десятков лет, порывы моего негодования, как правило, заканчиваются тахикардией и успокоительными каплями. А ведь тогда моя юношеская горячность однажды чуть было не подвела меня и моего деда под монастырь.
Летние дни, проведённые с дедом, не баловали особым разнообразием. Лопата, грабли, огород, тележки с навозом и углём, дрова и ненавистные колорадские жуки, несомненно, оправдывали соль пословицы «Готовь сани летом…», а также физически благотворно влияли на развитие моей мускулатуры, выдержки