Капля духов в открытую рану. Катя Качур
и черт с вами, езжайте домой. Лечение окончено.
Анна ела оливье, Зинаида суетилась, подкладывала ей на тарелку то огурчики, то маленькие бутерброды с сыром, то поджаренные тефтельки. Налила обеим по рюмочке, села рядом. Обе выдохнули, выпили залпом.
– Ну что? Девчонку отрезала? – спросила Зинаида.
– Девчонку.
– А надо было мать.
– Да, я б не выжила, если б мать отрезала. Видала, сколько силищи в этой стерве?
– Задавит она парня.
– Задавит, – Анна кивнула с набитым ртом, – судьба у него красивая, его еще нам с тобой по телевизору покажут.
Сестры засмеялись, прожевывая тефтельки.
– Зато девочку спасла. Налей-ка мне еще водочки. Мамаша эта ее б со свету сжила, по любому, – Анна наколола на вилку огурчик, уставилась на него и загрустила, – детей только у него не будет. Род заканчивается. А жаль. Красивый пацан. Породистый.
Дарья Сергеевна возвращалась с сыном к Степану по дороге вдоль поля. Марсианский закат отражался в лужах и стеклах домов с другой стороны.
– Мам, красиво здесь, да? – первый раз за несколько месяцев очнулся Славочка, и по-детски шлепнул ногой по луже, разбрызгивая закат, – так есть хочется. Мам, а ты утром вареники делала, да? В сенях пахло. С вишней, мам?
Дарья Сергеевна остановилась, взглянула сыну в исхудавшее лицо. В глазах ее стояли слезы. За долгие мучительные полгода он ни разу не попросил есть. В кожаном ремне каждую неделю нужно было делать новую дырку, ближе к центру, чтобы брюки хоть как-то держались на тощих бедрах. Куртка висела на нем, как на пугале, сделанном из старой швабры.
Она взяла его лицо в свои руки и, всхлипывая, стала покрывать поцелуями.
– Родной мой, деточка моя, тебе, правда, легче? И супчик дома есть, и вареники, и пирог я испеку, все для тебя, мое золотце, сердечко мое, сладость моя…
– Мам, ну не плачь, пошли домой, быка бы сейчас съел.
Из дома выскочила всегда веселая Катюша. Славочка раскрыл объятья ей навстречу, она запрыгнула ему на шею, обвивая руками и ногами.
– А дядя Степа меня снова на лошадке катал!
Он кружил ее, как пушинку, теплый, любимый, нежный комочек, вечный кусочек радости. Он не представлял жизни без нее, перегрыз бы горло любому, кто решился обидеть сестру.
– Братан, да тебе полегчало! Все-таки Анка наша – мощь! Не зря к ней люди со всего мира прутся, – Степан был красный, оживленный, широкий душой: сегодня они сидели не в сенях, а за большим столом в комнате. С самоваром, с бутылью самогона, с блестящими, перемытыми Дарьей Сергеевной рюмками. Славочка ел, как тигр, срывая зубами мясо с куриной кости, запихивая в рот одновременно все, что лежало на столе. Дарья Сергеевна лоснилась от пота и рюмочки самогонки, улыбалась, открывая зубы, и даже хохотала над сальными Степновыми шутками. Катюша сидела на коленях Степана, а он, обняв ее одной рукой, другой широко описывал круги, оживляя сцены из своей героической жизни и попутно сшибая со стола то тарелку с закуской, то рюмку, то уже полупустую бутыль.
Когда