Тайны угрюмых сопок. Александр Минченков
было, но предполагал: «Никак не примет он моего желания, а знать и не откроется, если что и знает, если что и находил, то ж против рода его получается. Свои же укорять примутся, мол, открылся человеку не из нашего роду, а тот и народ приведёт, для стойбища плохо – зверя пугать будут, завидными глазами пушнину оглядывать, да и соседство с чужими людьми – это не жизнь, коли сами по себе, веками к своей обособленной жизни приучены…»
– Староста говорил, после зима откочевать думал, на речка Жуя, пастбища хороший, ключи хороший, рыба и зверя много, очень много, я сам ходил там, сам глазом видел.
– А что так? Здесь вроде пастбищ хватает и зверя много, рыба в реке хвостом брызги кидает, глушь кругом бескрайняя, десятью стойбищами не охватишь, – удивился Севастьян.
– Хорошо, очень хорошо. Останутся староста и, – Хоньикан показал руку с растопыренными пятью пальцами, – вот столько семей. Остальные на Жуя, чум ставить, охота вести, оленя разводить. Там земля наш, родовой.
– Хоньикан, так ты на мой вопрос так ничего и не ответил или не желаешь отвечать? Обижаться не буду, не в моём характере, да и жизнью обязан тебе, чтобы думать о тебе плохо. Здесь воля твоя, распадки твои и я понимаю, если приду не один, и найдём золото, непременно прознают и другие. И тут свалка неминуема – каждому захочется своё счастье пытать. А люд всякий по тайге шастает в поисках добра этакого, и не остановит их ни Бог, ни власти, кои далеки от мест сибирских.
Хоньикан молчал, отпивал малыми глотками чай, думал.
Севастьян решил не терзать своими расспросами друга. Допив свой чай, дал знать, что пора ему собираться в дорогу, решил сам пройтись по руслу Хомолхо и по её ключам, впереди лето, времени достаточно, чтобы познать тайны распадков, с голоду не умрёт – тайга всюду пищу даст, птица всякая летает и зверь разный бродит. Он привстал, поправил на поясе ремень с ножнами, но тут тунгус рукой потянул Севастьяна присесть.
– Хоньикан говорить хочет, правду скажу. Находили тунгусы камень, который ты ищешь, сам находил. Однахо бросал в реку, все бросали – от человек плохой. Ты другой человек, брат стал мене.
Севастьян предался вниманию, уважительно смотрел на тунгуса и слушал, не перебивал, а Хоньикан продолжал:
– Левая берег Хомолхо ходил, правый берег ходил, скалы близко, там больше находил, везде речка богатый, шибко богатый, камешки маленький, однахо как закат солнце светит. Один не ходи, всяк человек худой положить может, медведь лучше худой человек. Ищи хороший брата, добрый брата, как я брата.
Севастьян ещё испил чаю с другом. Тунгус дал в дорогу вяленого мяса и рыбы и решил проводить от стойбища до поворота речки. По дороге свернули на русло и продвигались правым берегом, рукой показывал на места, где река драгоценные дары хранит.
Приблизившись к одному из плёсов, Хоньикан соскочил с оленя и носком ичига правой ноги начал ковырять прибрежный песок, шевелить палкой, затем присел и принялся руками разгребать грунт, пропуская его сквозь пальцы, опускал то и дело в воду, смывая его с ладоней. Так он делал