Стена. Иллюзия одиночества. Илья Александрович Таранов
рожками. Я вспомнил картинку из детства: их у каждого много хранится в памяти.
Тартищев сделал паузу. Генри показалось, что оратор несколько секунд был в замешательстве, не решаясь продолжить разговор. Будто спортсмен на старте – замешкался, но всё же бросился вдогонку за соперниками – своими мыслями.
– Тут много пострадавших. Факт! – не к месту сказал Лёва, многозначительно посмотрев вокруг, но никто не поддержал эту тему. Одна Вероника решила сгладить шероховатость начатого разговора. Она твёрдо ответила:
– Тут все пострадавшие, Лёва. Продолжай, Николай Николаевич.
– Так вот, отправились мы – компания мальчишек – рыбу ловить на речку Свиягу. Мало того, что у меня спуталась леска на удочке, оторвался крючок, и я ничего не поймал, – да и ловилась-то плотва с ладошку, – мальчишки надо мной стали сначала подтрунивать, а потом слово за слово принялись обидно обзывать да измываться. Неудачная рыбалка лишала меня воли: у всех мальчишек рыба трепыхалась в садках, а мне и ответить нечем! Тон задавал старший среди нас – горбоносый Гера – рыбак отменный и юный выкрест. Собаки его боялись, видимо, адреналина не было совершенно в его крови. Иной раз схватит Гера огромную бездомную псину, швырнёт её в открытый канализационный колодец и наблюдает за мучениями животного. Живодёр настоящий… Нас рядом держал, иной раз требовал участия. Вот с его-то согласия и выбрали меня жертвой в тот день. И подзатыльники давали, и пинками упражнялись. Ужасный был день!
Тартищев опять прибегнул к паузе, закуривая новую сигарету.
– Но на этом не закончились мои злоключения, – продолжил он рассказ. – На обратном пути залезли мы в чьи-то сады и огороды, рвали недозрелые помидоры и переросшие огурцы, кислые яблоки и сливы. Гера приказал мальчишкам стараться и пригрозил: кто, мол, меньше соберёт, будет ему весь месяц папиросы носить. Я решил проявить себя, забрался в большой сад, а там хозяин с собакой! Покусала мне ногу овчарка: до сих пор шрам. Вот здесь, Аннушка знает, – похлопал он ладонью по ноге.
– Ужасный шрам! Вы – мужчины – не можете жить без этих штучек, – поспешно ответила Анна и, видимо, вспоминая недавний разговор в подвале, добавила: – Всегда лезете на стены, которые построены другими.
Тартищев открыл было рот, но так и застыл, с удивлением глядя на супругу.
– Ha-поди, Анна! Да ты философ! Николай, твоя школа?
– Опять вы отвлекаетесь, – прервала Вероника. – Рассказывай, Николай Николаевич!
– Да… Так вот, я скрыл тогда от родителей, что сторожевой пёс покусал меня. Сам забинтовал ногу, йода не пожалел. Потом узнал, что уколы в таких случаях делают. От бешенства! Но обошлось. Досада, а более того, обида нестерпимая кусали мою детскую душу несколько дней: слезами душился, вынашивал планы мести. Тогда-то отец подсел ко мне вечерком и рассказал о своих обидах детства. И много их в его жизни оказалось: иные горше моей намного. И сказал он мне удивительные слова: «Это, сынок, колючки да крапива, через которые надо продраться к своему счастью. Другого пути