Снег в Техасе. Павел Долохов
площади. Также писали о том, что связи с Лубянкой Лиля сохранила и после гибели Маяковского.
– И все же, зачем им вызволять Сержа?
И тут Рената назвала еще одно имя, которое говорило Григорию о многом:
– Гольденбург. Он знает всех…
Гольденбурга Григорий помнил еще по Москве. Невысокий поэт с водянистыми глазами и длинными каштановыми волосами. Он несколько раз выступал на поэтических вечерах вместе с Ольгой. Стихи у него были подражательные, явно стилизованные под Гийома Аполлинера. Больше всего Григорию запомнилась эпиграмма, кто-то сочинил ее экспромтом на вечере, на котором Гольденбург выступал в паре с еврейской поэтессой Бинберг.
Дико воет Гольденбург,
Одобряет Бинберг дичь его.
Ни Москва, ни Петербург
Не заменят им Бердичева…
С начала 1920-х годов Гольденбург прочно обосновался в Париже. Первый роман Гольденбурга с хулиганским названием «Приключения Хуниты», в котором он в равной степени измывался над коммунистами, монархистами и демократами, имел шумный успех. Переведенный сразу на несколько языков, этот роман принес Гольденбургу литературное имя и непродолжительное материальное благополучие. Все последующие романы были на редкость малоудачными. В России их не издавали ввиду идеологических огрехов, а во Франции – по причине художественного убожества. Гольденбург медленно, но верно погружался в нищету и забвение.
Все эти мрачные годы, как и вся разношерстная русскоязычная литературная и окололитературная братия, он дневал и ночевал в нескольких кафе близ вокзала Монпарнас: «Куполь», «Ротонда» и «Селект», – вытянувшихся цепочкой вдоль чахлых платанов бульвара Монпарнас, между улицей Рэн и бульваром Пуассоньер, да ресторан «Доминик», расположившийся поодаль, на улице Бреа. Ввиду всеобщего безденежья ели и пили российские литераторы мало. Бывало, весь вечер погалдят за чашечкой кофе. Скандалы с битьем посуды и мордобоем случались, но редко. Натренированные официанты умело гасили конфликты, убирали осколки, а дерущихся быстренько выталкивали на улицу, подальше от хрупких витрин, и они, поостыв, уже скорее по привычке размахивали кулаками и доругивались среди пожухлой зелени бульвара. Искусство состояло в умении вовремя выследить приближающихся литераторов побогаче и умело к ним присоседиться. Это обеспечивало преуспевшим сносный обед и приличную выпивку. Гольденбург владел этим искусством в совершенстве. В качестве доноров чаще других выступали Бунин и Алданов, живые классики, обласканные гонорарами и престижными премиями. Гуляли широко, с икрой, вином и водкой, шествовали в сопровождении прихлебателей из заведения в заведение, раздавали, не считая, чаевые. Заканчивали обычно у «Доминика», сыром и анисовой горькой.
И всюду слышался могучий бас Бунина:
– Ну читал я вашего Пруста, чушь чушью! Скука зеленая! Вот и Кафку, соберусь с силами, дочитаю. Дерьмо этот ваш Кафка! А сюрреалисты – говнюки и педерасты.
– Тонко сказано! – подвизгивал Гольденбург.
Фортуна