Гостеприимная вода. Всеволод Воробьёв
Ушастый, – Если в темноте заблудимся и тебя не найдём, то уж не обессудь. Ночь короткая, перекукуешь, а утром пойдём мимо на зорьку, подберём.
– Не промахнись, Асунта, – весело добавил Чаплыгин, – Догонять подранков тебе будет несподручно. И, гнусно хихикая, они удалились по одной из проток.
Некоторое время ещё слышны были их голоса, скрип вёсел, плеск воды. Потом всё стихло, и я остался один. Не могу сказать, что я люблю одиночество. Конечно, бывают ситуации, когда непременно надо побыть одному, что-то решить, обдумать, или просто остаться с собой наедине. Например, в лесу – на глухарином току или когда собираешь грибы. Но сейчас… Осторожно прошёлся по пружинящему под ногами мху. Сплавина не рвалась и не тонула. Это хорошо, значит сидит на пнях или корнях. Всего метров пять в ширину и чуть больше в длину. Не к месту вспомнились слова бардовской песни: «Кругом тайга, одна тайга, а мы посередине». Ну, а я – посреди воды. На сегодняшний вечер это моя крепость, мой сторожевой пост. И я выбрал себе его сам.
Единственное удобное и сухое место для сидения – это вывороток. К нему и надо пристраивать шалаш. С увлечением занялся работой. А солнце уже низко и садится в тучи, – это уже плохо, зорька будет короткой и тёмной.
Я давно заметил, что на больших водоёмах, где гнездится или останавливается на какое-то время перелётная птица, перед вечерней зарёй наступает час тишины. Вот, вроде, ещё недавно видел то там, то тут перелетающие парочки и мелкие стайки уток, в одной стороне призывно кричала крякуха, в другой – перекликались чирки. И вдруг, – отбой! Будто кто-то строгий и требовательный отдал приказ, по которому все затихли и смолкли. Бывает, что в это время затихает даже ветер, морщивший весь день воду. И в полной тишине наступит закат. Исчезнут тени. Небо на закате окрасится в бледно-розовые тона, чётко обозначатся кромки облаков. Свет зари упадёт на застывшую воду, какое-то время на ней будут отчётливо видны: каждая коряжка, каждый листик и стебелёк старого камыша. Но потом начнёт темнеть. Погаснут краски, всё станет голубовато-серым.
Знакомая коряга вдруг покажется плывущей уткой, и рука невольно потянется к ружью. И тогда – первым с болотной кочки поднимется в потемневшее небо бекас. Почти невидимый на фоне облаков, он в своём стремительном полёте наберёт высоту и ринется вниз, сложив наполовину крылья и, издавая вибрирующими перьями хвоста те самые, чарующие настоящего охотника звуки, из-за которых и зовут бекаса небесным барашком.
Это будет сигнал, сигнал для всех. Заскользят в небе другие бекасы, продолжительно и звучно затрубят на ближнем болоте журавли, с кряканьем поднимутся с плёсов утки и полетят к мелководью на кормёжку и ночлег. Над береговыми лужами закричат и закувыркаются в виртуозном брачном полёте чибисы, а кроншнепы закружатся в планирующем полёте. Взлетев на вершину прибрежной ёлки, страстно забормочет тетерев о чём-то своём – лесном, заветном. И даже белый куропач в заболоченном ивняке закартавит, запричитает скороговоркой. Однажды я очутился