Обманщица. Татьяна Чекасина
лицом и красненькими, не видавшими помады губами «бантиком». Наверняка, была красавицей в юности, да и сейчас.
У неё тоже чтение, о котором она поведала мне как о тайне. Это и есть тайна, учитывая атеистическую обстановку в стране. Однажды деликатно стучит в дверь моей комнатки. Глаза сверкают радостью, в руках книга. Старинная, тяжёлая, по виду – добротная, будто музейная редкость. На обложке – икона непонятного изготовления. Библия на церковнославянском. Мы садимся посреди прибранной горницы за стол, застеленный чистой скатертью в мережках. Из окна внезапно прямо на страницы книги падает свет, луч, будто ниоткуда (вроде, пасмурно нынче на дворе). С видом ученицы церковно-приходской школы Анна Никандровна (так зовут мою квартирную хозяйку) по моей просьбе читает. По складам, но бойко… Я, почти как глухая ничего не понимаю, но мне передаётся электрический заряд радости от чтицы этой необыкновенной книги. Я тоже делаю попытку читать, и вскоре текст, словно проступая из далёкого прошлого, обнаруживает немало сходства с современным русским языком. Совместное чтение, можно сказать, подружило нас, объединив общей тайной.
Иногда говорим на эту тему. Вернее, говорю я: зачем у людей отняли религию? Какая ошибка властей! Я, к сожалению, неверующая, но у меня есть верующие друзья. И, кто знает… Анна Никандровна слушает с признательностью, пряча под фартук свои большие, наработавшиеся руки. Лицо не по возрасту удивительно свежее.
Часто у нас в доме полная тишина: старик всё читает и читает Жукова (книжка толстая, любимая, да и читает он медленно). Старушка – всё больше Евангелие. Ну, а я – статьи о литературе, ведь у меня нет литературного образования, а решила стать писателем.
В довоенной молодости мои квартирные хозяева, конечно, были видной парой, жили хорошо в этом и сейчас по местным меркам просторном и крепком доме с крытым двором, под крышу которого загонялось целое стадо: коровы, овцы, лошади. Сейчас коза да куры, живущие по зиме в подполье, в «голбце», как говорят тут, и я слышу каждое раннее утро подземельный, сдавленный крик петуха.
Огород немалый спускается к пруду, к реке. Был ещё больше, но урезали железной дорогой. «Как пустили нашим огородом поезда…», – с этой грустной ноты начинает воспоминания хозяйка.
Старика, который был председателем колхоза, в тридцать восьмом году высылали на лесоповал, но неподалёку и вскоре вернули. Война принесла ему медали и орден. Детей у них нет. Кроме приёмного, женатого, непородистого в сравнении со своими этими родителями. Живут старики мирно.
Сейчас зима. Шатунское в глубоких снегах. Осадков здесь выпадает много. Моя комнатка три метра на четыре. Рядом с домом станция, железнодорожные пути. Уходят электрички в Сверединск, скорые поезда спешат туда же. Мучительно бьют на стыках железом о железо, зазывая меня уехать отсюда к Татке. Голос диспетчера кричит на всю округу однообразно: «Седьмой-седьмой, – на третий путь». Слово «путь» – врастяжку с тремя «у»: п-у-у-уть. Закрыв глаза, слышу: поезда гремят, словно трамваи на улицах города…
Сопки,