Человек, которого нет. Аше Гарридо
кружится, и падаешь вбок. Куда как хорошо.
Он собирался в этот раз взглянуть попристальнее на то, что называл про себя «креслом стоматолога», убедиться, что это оно и есть. Но было только головокружение, только падение вправо, по спирали. Два, три, четыре…
М. спросила: как на карусели?
Ком в груди, примерно там, где захватывает дух, когда летишь на качелях, и вдруг отчаянная зевота. Мозгу понадобился дополнительный кислород? Он вспомнил старую карусель с длинными цепями в парке возле её дома, и как её вдруг стало укачивать на каруселях и пароходах, когда ей было немного больше десяти, а до того такого не было… Он стал думать, чем еще можно объяснить это неуправляемое падание головы, может быть, это память о самых первых месяцах жизни, когда она еще не могла держать голову? Это были очень разумные мысли, и одновременно ему стало грустно. На всё что угодно может найтись такая карусель, которая объяснит всё непонятное; младенчество, в котором не было слов и понимания происходящего, и потому та память теперь аукается всякими загадочными выкрутасами, и ты, как дурак, громоздишь рационализации одну на другую, и содержание может быть насквозь фальшивкой, есть только процесс. Реальны ощущения тела, любая трактовка сомнительна. Есть только психологическая защита. Его самого – нет.
И остается только попрощаться со всеми, кто ему дорог, объявить, что он обманывал их, не нарочно, но всё же. Заблуждался сам и вводил в заблуждение других. И они с М. скоро размонтируют эту защитную конструкцию, его иллюзорную личность, его самого. И, как честный человек, он должен согласиться с тем, что его нет, есть только карусель и кресло стоматолога. И надо просто со всеми попрощаться.
Потому что, как честный человек и честный исследователь, он целиком и полностью поддерживает этот процесс размонтирования. Ему даже вспомнилась умная фраза: «сотрудничает с врачом, а не с болезнью». И скоро его уже не будет.
М. сказала ему потом, гораздо позже, когда они обсуждали результаты их работы, что в тот момент он выглядел лет на семьдесят: состояние кожи, количество и расположение морщин, сероватый цвет лица.
А он думал: зачем ему сокрушаться, как здесь будет, когда не будет его? Как он будет объясняться с друзьями, просить прощения за обман… Это будут не его проблемы, а того, кто тут останется, и друзей. Но больше не его.
И тут он заплакал. И, плача, продолжал думать.
Есть вещи, которые необходимо сделать, если хочешь уважать себя. Они являются непременным следствием того, кто ты есть, того, какой ты. И если он – это он, тот самый Симон из Вальпараисо, он не имеет права оставаться в неправде, оставаться неправдой. Он может быть только настоящим, а ненастоящий, притворный Симон – гнусная фальшивка и Симоном быть не может. «Я просто не могу этим быть». И надо это сделать, размонтировать психологическую защиту, рассеять иллюзию. Необходимо. Только бы поскорее это сделать, выполнить эту работу исчезновения. Не тянуть с этим, потому что это слишком унизительно и мучительно.
Так он плакал какое-то