Арена. Никки Каллен
Он был просто ни на кого не похож – такой вывалившийся из реальности; не человек даже, существо. Я сразу подумала, что с ним хорошо в кино ходить, готовить пиццу, ненавидеть всех людей. Я не знала, что ответить, сказала: «меня зовут Жозефина, я здесь историю учу» – и протянула ему яблоко.
– Ой, здорово, – сказал он и плюхнулся рядом на лавочку, впился в яблоко заостренными, как у животных, зубами. – Главное, гонорары платят что надо, а пожрать дать звезде забывают – элементарное, Ватсон, всего лишь пару бутеров с ветчиной, и я готов работать сутки на ногах, как на рынке, за пару бутеров с ветчиной… У тебя нет бутера с ветчиной? Если есть, я на тебе женюсь, потому что ты невероятная, ты будешь послана самим Господом, как видение пастушку…
– Есть, – я хохотала уже во все горло, открыла рюкзак, достала бутерброды, персики, и мы устроили пикник.
А потом он спросил:
– Слушай, раз я женюсь на тебе – я честный парень, не обману, – можно я тогда посплю у тебя на плече? У меня два часа свободных до эпизода драки, а мой вагончик – проходной двор, я там никакой власти не имею: нет дара.
– Ты меня своим гримом испачкаешь.
– Я подарю тебе еще тысячу таких рубашек. Блин, какая ты жадная, ты должна была сказать, что эта рубашка тебе никогда не нравилась и я могу спать сколько угодно…
– Я не жадная, я благоразумная. И я понятия не имею, кто ты: может, правда звезда, а может, жалкий проходимец, десятый помощник режиссера.
– О, десятый помощник режиссера – это такая шишка, я ничто перед ним, – и заснул, только не на плече, а на коленях, на юбке, дыша мне прямо туда, в розы. Он спал так крепко, спокойно, словно был безгрешен; я даже могла шевелиться; взяла книгу и, пристроив ее на его голове, продолжила читать. Прошел день, стало прохладно, собирался дождь. А ведь он сказал, что еще какой-то эпизод с дракой… Я тихонько толкнула его.
– Эй, – забыла, как его зовут, – просыпайся, – он открыл глаза, такие странные, абсолютно черные, я больше ни у кого таких не видела, без зрачков, будто там жил кто-то совсем другой, в хрустале, холоде, вечной ночи, не жаловался, а думал, как захватить мир, – Снежная королева, хроники Менильена, – ты говорил, что у тебя какие-то еще съемки…
– В жопу их, – он смотрел на меня снизу невероятными своими глазами вечной ночи, улыбался, словно мы заговорщики, тушь размазалась по всему лицу. – Что ты делаешь сегодня вечером?
– Учу историю древнерусской литературы.
– Ты что, ботан?
– Да, у меня через два, нет, уже через день экзамен, и у меня должно быть «отлично».
– Слушай, похерь ты на все. Давай поженимся. Я знаю одну маленькую церковь на набережной, она всегда открыта, и там всегда есть священник.
– А смысл?
– Я тебя люблю.
Вот так он это сказал. Так весело и ясно, весь в косметике, в дурацком костюме какой-то придуманной банды. Клоун, актер. Я до сих пор слушаю это в себе: «Я тебя люблю», как некоторые люди слушают джаз,