Содом и умора. Константин Кропоткин
в пустоту и беззвучно шевелил губами.
– Думает, куда мильоны тратить будет, – сказал Кирыч.
– Марк! – крикнул я, – Прежде, чем тратить деньги, нужно их заработать. Ау! Ты меня слышишь?
Он все витал в облаках. Наверное, вообразил себя разодетым в пух и перья, в обнимку с открыточным красавцем. Я хотел было показать ему фотографию «жениха», но побоялся, что крушение мечты плохо отразится на марусиной красе. У меня бы тоже был бледный вид, если бы импозантный господин обернулся свинкой-блондинкой.
***
– Запоминай, – давал я Марку последние наставления, – «Энтшульдиген зи битте, хабен зи фойер?».
Мы второй час отирались в «Макаке». Бармен с обезьяньей мордой на футболке уже начал на нас подозрительно коситься.
– Хотите что-нибудь выпить? – предпринял юноша еще одну попытку.
Мы хотели, но рассчитывать на гипотетическую щедрость немца, которого мы еще ни разу не видели, было рискованно. Мы отошли поближе к танцплощадке.
– Какое фойе? Нет здесь никакого фойе, здесь даже толком потанцевать негде, – сказал Марк и кивнул на людей, утрамбованных, как кильки в банке.
– «Фойер» – значит «огонь». Это ты у него спичек просишь. Он, конечно, удивится, откуда у жителя среднерусской возвышенности такой безупречный немецкий, а ты ему скажешь…
– Я не курю…, – прервал Марк полет моей фантазии.
– Тогда придумай другой способ познакомиться? – рассердился я, – Завались перед Гансом в припадке эпилепсии. Правда, в этом случае ты можешь рассчитывать только на милостыню.
– Значит про «фойе» спросить? – перебил меня Марк.
– Да. А потом ты ему скажешь, что у тебя бабка из немцев: «Дас ист эринерунг фон майне ома». Понял?
Увлекшись сочинением немецкой фразы, я и не заметил, что Марк смотрит куда-то мимо меня.
– Да, ты ему скажешь: «Зи вар дойче унд их кан айн бисхен дойч шпрехен», – говорил я – Потом будто бы случайно я окажусь рядом и удивлюсь, что здесь, в этом гнезде разврата, звучит божественная немецкая речь. Дальше можешь говорить о своей неземной любви по-русски.
– Весит, наверное, тонну, – толкнул меня Марк.
Я оглянулся. В зал вплыл огромный человечище. Рядом с ним даже здоровяк Кирыч показался бы лилипутом. Джинсовой ткани, которая туго обтягивала слоновий круп, вполне хватило бы на десятиместную палатку. Бородку клинышком и вздернутый нос я уже где-то видел. Я со значением посмотрел на Марка.
– Я не пойду! Я боюсь. У меня живот болит, – заблеял Марк и дернулся в сторону.
Я зашипел:
– Или сейчас ты демонстрируешь голливудский оскал и широту русской души, или на склоне лет встречаешь свою смерть в богадельне.
– Не-е-ет! – замотал головой он.
Пока мы препирались, случилось чудо. Немец умудрился без остатка раствориться в толпе. Я огляделся. Бородатые дирижабли на горизонте не замечались.
Но не успел я как следует ог�