Момент. Дуглас Кеннеди
сигаретой.
– Это отвратительное слово. И оно убеждает меня в том, что ты – антисемит.
– Ты хочешь, чтобы я извинился, да?
– С чего бы вдруг какому-то жиду просить об этом столь рафинированного джентльмена, как ты?
– Считай, что я уже удалил это слово из своего вокабуляра. Но мне все-таки хочется спросить: ты не жалеешь о том, что тебе сделали обрезание?
Я покачал головой, но сдержать улыбку так и не удалось. Фитцсимонс-Росс был неисправим.
– Думаю, мне не стоит отвечать на этот вопрос, – сказал я.
– И моя бестактность не повлияла на твое решение угостить меня обедом?
– Ты полагаешь, что я попытаюсь всучить тебе чек?
– Туше!
Нам принесли лазанью. Она оказалась более чем съедобной. Даже Фитцсимонс-Росс был впечатлен.
– Чертовски недурно. Странно, и почему я раньше обходил стороной это заведение?
– Возможно, потому, что в твоей жизни уже достаточно турок.
– Ой-ой-ой, какие же мы суки.
– Ты так и не объяснил мне, как тебе удается работать под героином.
– Как дьявольское зелье поработило меня? Тебе надо писать бульварные романы, Томми-бой. Скажем, «Исповедь голубого наркомана».
– Считай, что название у меня уже есть.
– Так вот, я попробовал герыч вскоре после того, как переселился в эти края. Поначалу покуривал, а потом один байкер, Мартин, с которым я тогда путался, посадил меня на иглу. Когда меня впервые накрыло… о, это было нечто. В общем, и объяснять не надо, почему на эту дрянь так подсаживаются. Короче, я стал колоться в восьмидесятом. И наверное, мне стоит преклонить колена перед моим отцом, который, хоть и не смог удержаться в гордом звании сквайра, все-таки успел внушить мне, что надо держать марку. Ты можешь пустить по ветру семейное состояние, можешь убить все, что тебе дорого, но никогда, никогда не показывайся на людях в неотутюженных брюках и стоптанных башмаках. Как бы то ни было – спасибо папе, – я был весьма щепетилен в том, что касается наркоманской гигиены. Я никогда не пользовался чужой иглой. Что, как выяснилось, спасло мне жизнь, а вот бедному Мартину – нет, потому что он не был таким же щепетильным, как я. Я имею в виду чуму, конечно. Она отняла у меня добрых два десятка друзей, и не только здесь. Ну и потом, я всегда занимал жесткую позицию – позволю себе каламбур, – когда дело касалось презервативов. Так что, папа, Vielen Dank[25]. Ты превратил меня в точную копию самого себя – и, сам того не сознавая, спас мне жизнь.
– Когда умер твой отец?
– Три года назад. Цирроз печени, не сказать, что это в порядке вещей для графства Уиклоу.
– Вы с ним были близки?
– О да, хотя он не одобрял моих сексуальных предпочтений. Но, надо отдать ему должное, он действительно ценил меня как художника. В последний год своей жизни – а ему было всего пятьдесят восемь, когда он покинул этот мир, – отец очень старался… как бы это сказать… искупить вину за все свои абсурдные выходки и оскорбления, прегрешения и деградацию. К тому времени моя мать
Большое спасибо (нелг.).