Rusкая чурка. Сергей Соколкин
ранее, до потенциального глынинского расхождения во мнении с начальством, эта кость белая писала и говорила о нем неизменно как о несгибаемом Русском Витязе, Надежде страдающей и страждущей России, абсолютно не помышляя презрительным взглядом испепелить на месте даже его тень, теперь ставшую, на его взгляд, красно-коричневой. Видимо, знает, знает потертый жизнью старче, что где-то в нашем непростом мире есть утка, следящая за ним. Анатидаефобия, одним словом…
– Похоже, дух был крепок от другого, – не унимается трезвый правдоруб Глынин, игнорируя еле держащуюся на кривых дрожащих ногах, недобитую Чапаевым аристократию, – как пули от Белого дома могли летать по Большой Никитской, если отсюда Белый дом даже не видно? – Александр вспомнил простое и счастливое русское лицо Анки-пулеметчицы, лишающей врагов трудового народа их подлых жизней. – А пули, как известно, летают по прямой траектории, в смысле, дома не огибают… Я уж молчу про Останкино.
Но Мокея Парменыча не провести на мякине и прочих, таких подленьких вопросиках, поставивших бы в безвыходное положение любого другого, менее крепкого духом человека… Гусь-Хрустальный, которому, как говорится, хоть ссы в глаза, все божья роса, откидывается в начальническом кресле и поправляет большие лупоглазые очки в роговой оправе. Потом, вскидывая к потолку правую, без вострой сабли, руку и переходя почти на оперный фальцет, орет, словно Красная Шапочка волку:
– А как надо, так и летали… Идите все на… х… хрен!
– Тихо, тихо, идет…
– А кто это?
Знакомство (продолжение)
В договоренную субботу Саша с группой к Алексею не приехали. Вначале немного приболела жена, потом заупрямилась Аня Маленькая. Саша никак не мог ей втолковать, что коттедж в Фимкове – это не «грязной дом» в заброшенной деревне и что дровами надо топить печку не в доме, а в бане… И что ногти ее от поездки не пострадают, что копать землю и рубить дрова ей не придется. А она кричала, что она городской житель и месить дорогими каблуками фимковское говно не собирается. Эти ее выкрутасы достали уже даже девчонок, а Глынина так просто трясло. Принцесса на горошине, твою мать! Ведь сколько раз мне говорили, раздраженно думал Саша, москвичек в группу не брать, они все избалованные, у них все есть, занимаются чем-либо просто от скуки… Кинут в любой момент… Потом Анечка пропустила две репетиции, опоздала на концерт, приехав с невинной физиономией почти к концу, заявив, что Москва стала совсем плохой и такси долго стояло в пробке (ну, а на метро, где одни «вонючие бомжи», она, естественно, не ездит). И Саше, который всегда, когда очень спешил, бросал машину и ехал на метро, не считая себя вонючим бомжом, пришлось с ней полюбовно расстаться, сказав на прощание все, что он о ней думает… Но в основной состав опять попала не Розочка, а только что пришедшая новая девочка Ксюша, молодая, красивая вокалистка, учащаяся последнего курса Эстрадно-джазового колледжа. И все-то у Ксюши было замечательно: и работала в кайф, и настроение всегда имела хорошее, и остроумием