Rusкая чурка. Сергей Соколкин
с топором, покромсать в мелкие щепки дрова, поражая своей удалью и меткостью думающих, что они трезвые, дам… Леша, будучи человеком деятельным, любящим активный отдых, даже выкопал собственноручно бассейн, в который планировалось прыгать, выйдя из недавно выстроенной на улице настоящей русской бани или, переев шашлыка и коньяка, из беседки. Но после того, как сам Леша, потом Глынин, а потом и некоторые другие гости и гостьи прыгнули туда без особого собственного желания после коньяка, а одна гостья оказалась там, выйдя ночью на романтическую прогулку «до ветру» (ну, не захотелось пользоваться благами цивилизации), бассейн пришлось закопать. Так что жил Паримбетов весело – строил, копал, закапывал.
Семья его состояла из старого, с трудом передвигающего ноги-лапы ротвейлера, уже непонятно какого цвета, и молодой, наглой серой, в народе от большой любви именуемой «помойной», кошки, постоянно ворующей еду из миски близорукого слезливого и слюнявого пса. Кошка эта постоянно где-то шлялась, приходя домой только для того, чтобы поесть да полежать где-нибудь на виду у шумных гостей; пес же, наоборот, всегда ходил за Лешей, как старая отжившая тень, преданно смотрел в глаза, словно говоря: «Ты не думай, я еще могу, я еще ого-го… Вдвоем мы сила!»
Вокруг дома была большая, практически не обрабатываемая территория, если не считать нескольких елочек, яблонь и ореховых деревьев, посаженных еще, видимо, задолго до строительства Лешей дома… Правда, перед домом было две клумбы, на которых росли разноцветные и разноименные цветы, названий которых Алексей не знал. Правда, кто их посадил, Леша не знал тоже. Саша догадывался, что это были те, чьи имена выветрились из Лешиной и тем более из его, Глынина, памяти…
Сашин внедорожник остановился перед невысокими воротами Лешиного дома. Девчонки, весело болтая о… (вот сколько слышу, не могу понять, о чем они говорят), выпрыгнули из машины, размахивая руками, ногами и всем, что размахивалось. Вдыхали полной грудью чистый, пахучий, пропитанный запахом крапивы и разных неведомых городскому жителю трав воздух. Даже запели во всю глотку, на всю Ивановскую, кто перепевая, а кто и перекрикивая друг друга:
– Эх, дубинушка, ухнем,
Эх, зеленая сама пойдет…
Загуляло по небольшой поселковой улице, отдаваясь эхом где-то в ближайшем лесочке, что вызвало еще больший восторг и удивление приехавших. Больше всех старалась Аня Большая, выпятив вперед немаленькую, еще и раззудевшуюся и раздувшуюся от свежего воздуха грудь и растопырив руки так, как в ее понимании делал, ну, например, какой-нибудь там… Шаляпин. Грудные низы красиво и очень как-то тепло поддерживала Алина. А на верхах порхала и выводила трели, словно подмосковная соловушка, почти дипломированная вокалистка Ксюша. Получалось довольно внушительно, но не совсем корректно. Потому что они стояли еще на дороге, по эту сторону забора, на общественной территории. Вот как пройдешь еще пять метров, зайдешь внутрь двора, по ту сторону