Русское воскрешение Мэрилин Монро. На 2 языках. Дмитрий Николаевич Таганов
again in his stomach, and he almost banged the phone at the wall, but restrained himself and said quietly,
“It’s same to me, Leo. Bye.”
Реброву принадлежала половина этого банка. Точнее, сорок девять процентов. Остальные проценты были у Левко. Левко был президентом, а Ребров, как был начальником службы безопасности банка, так и оставался им десять уже лет. Но на звучные и важные должности ему было наплевать.
Rebrov owned half of their bank, more precisely forty-nine percent; the remaining percentages were Levko’s. Levko was the President, and Rebrov was a Chief of the bank’s security service. He didn’t care about more prestigious or sonorous positions, and has been bank’s head watchdog already for ten years.
Ребров стал перебирать в уме, что бы еще плохого могло приключиться с их банком, или, вернее, с его деньгами. Из недавнего мирового кризиса их банк выходил общипанным из-за тысяч невозвращенных кредитов, с убытками на десятки миллионов долларов из-за обесценившихся акций в их портфеле, с громадными долгами в валюте перед иностранными банками. Да еще они засветились недавно с серым бизнесом по обналичке крупных сумм. Если лишат из-за этого лицензии, то банку «хана». И его миллионам. Сколько их было вначале? – почти двадцать зеленых. Он даже всю свою наличку держал в этом банке, и теперь она была там – если была. А у Левко? Все на офшорах, в Швейцарии… «Прохвост…».
Rebrov began to turn over in his mind what else could happen so suddenly, bad or dangerous, to their bank, or rather to his money. From the recent world financial crisis their bank got out plucked of thousands of unreturned credits, with great losses by depreciated shares in their portfolio, and with huge debts in dollars to foreign banks. Moreover, they were recently caught by Central bank authorities with factual criminal money-laundering business. If they will take away the banking license, it will be finishing smash for the bank and Rebrov’s own millions. He always kept all his money in this single bank, twenty million dollars in the beginning, ten years ago. But how much of it was still there? He never understood the bank’s mechanics, and reckoned it should be there in some vaults, but always felt with dread, it was not so. “And where’s Levko’s money?” Rebrov pondered. “Out in off-shores, and in Switzerland. Scoundrel!”
Первого человека Ребров убил в шестнадцать лет. Он сбежал тогда из школы-интерната и стал работать в бригаде лесорубов. Это было в начале девяностых. В их новгородской глубинке тогда развалились все совхозы, поломанную технику и голодных телят раздали таким же голодным крестьянам. Раздали даже землю, с помпой, в виде бумажек с печатями на паи, с которыми никто не знал что делать, и отдали бы с радостью за бутылку, если бы кто-нибудь ее тогда предложил. Фермерами они не стали, – потому что это надо уметь, этому надо учиться, а в головах была разруха. Одно могло прокормить и напоить водкой всех местных мужиков – лес.
When Rebrov killed his first man he was sixteen. He ran away from the boarding school and began to work with a team of lumberjacks. It was in the early nineties. With perestroika, all state farms collapsed in their Novgorod remote villages. Half-broken tractors, rusty equipment, and hungry calves were then distributed among dumbfounded peasants, and everybody was invited to free-enterprising Capitalist world. With a great pump the land was distributed among them, though in the form of vouchers, pieces of paper with seals, nobody knew what to do with, and would gladly swap it away for a bottle of vodka if anybody then offered. Nobody of them became farmers after that, because one should be born a master to be one, or to be skilled enough, or hard-working. Seventy years of Communism wiped all of that, and there was only devastation and mess in their heads now. The only thing, that could support the families of these men, and supply them with vodka they depended on from their adolescence, was timber.
Самые тертые и крутые скупали старую или краденную технику, сколачивали бригады из ошалевших от безденежья мужиков, запасались ксивами на делянки у продажных лесников и, как хищники, рубили все подряд. По ночам с надрывным воем шли по длинным лесным дорогам в балтийские порты перегруженные лесовозы. Без лишних проволочек они прямиком подходили к бортам сухогрузов с чужими скандинавскими флагами, и когтистая лапа крана захватывала наши северные елки и уносила их в темные трюмы. Расплачивались тут же, наличкой, набитой в дешевые китайские сумки. При свете фар, над раскаленными радиаторами грузовиков деньги пересчитывались только по толстым перевязанным веревкой пачками: этих, из леса, обмануть боялись.
The most brave and cool of them bought old or stolen equipment, and hammered together teams of crazed from the lack of money men, alcohol-hungry and ruthless. Bribing or intimidating corrupt and defenseless foresters, getting permits from them, these predators chopped down twice or thrice as much, leaving only bald hills that have been once thick with beautiful north-Russian woods. In the nights, with the hysterical roaring, groans, and squeaks overloaded trucks hauled their lumber through long back roads to the Baltic ports. Reaching the pierces, trucks with no delay drew