До чего же довёл меня блюграсс. Блюзы и монстры, которые разрушали мою жизнь. Джон Фэи
ты спой мне одну из этих песенок, – предложил я моей дивной подруге из первого класса. – И может быть я пойму, о чём ты говоришь.
Названия у пропетых ею песен были какие-то неамериканские: «Tzena, Tzena, Tzena», «Oyfn Weg Shtet A Baum», «Die Zilberne Kasene», «Frolekes», «Hatvikeh» — остальные звучали не менее странно. И в очередной раз, так же, как я уже был очарован самой этой «мейделе» – глубиной её чёрных глаз, совершенством её хрупкой фигурки, чистотой школьной формы, запахом её кожи, вкусом её домашней еды, инопланетной атмосферой её дома, насыщенной словечками, чрезвычайно точно обозначавшими странности поведения и характера массы людей и ситуаций – точно так же я оказался покорён нездешним, каким-то армянским, что ли, мелосом этих новых песен.
Там, где должен быть мажор, звучал минор и наоборот. То есть всё было переставлено не на свои места, и я находился там, где мне находиться не следовало, потому что «делай, что хочешь, только не водись с евреями, они, коварные и мелочные, непременно тебя испортят» – так учил меня Эдди.
Однако в данном случае это явно не соответствовало действительности, потому что и Натали Фельдман и члены её семьи, которых я очень полюбил за три года обучения в начальных классах, полюбил так сильно, вопреки запретам Эдди и Лэрри, и национальной политике нашего Член-клуба, согласно которой, мне не следовало даже заговаривать с этой злостной растлительницей, потому что всё могло закончиться либо ничем, либо большой обидой. Но я никого не любил в моей взрослой жизни так, как её.
Тем не менее мне бы следовало прислушаться к мнению антисемитов, поскольку именно этим всё и закончилось.
Всё шло нормально до третьего класса. Мы были тесно и счастливо связаны узами юмора, веселья, песен и шуток собственного сочинения, ограждавших нас от мира взрослых, который вскоре атакует нас глубоко и болезненно, не задумываясь о глубине причиняемой боли, которая окажется сильнее всех обид, унижений и травм, уготованных нам обществом в ещё не наступившей взрослой жизни.
VII. История Наташи Фельдман
Итак – роковая женщина в начальных классах. Фантастика, не правда ли? Конечно, она была сообразительней других ребят, и очень любила словесные игры.
Покажите мне американского гоя, чтобы он в них играл.
Ещё ей нравилось сочинять песни и фантазировать.
Но это были совсем не те мистерии, какими мы баловались в нашей пригородной организации «Член-клуб» Азалия-сити.
В них было больше интеллекта. Насилие, секс, калеки и трупы – всё это тоже было, только с помощью слов.
В своём тогдашнем возрасте она смогла разглядеть и осознать лицемерие и могущество Великого Зверя, подёнщину, скуку и однообразие, зверскую ненависть и агрессивность, копимую в теряющей рассудок культуре гойского мидл-класса. То же самое она замечала и среди своих. И не просто умела всё это описать. У неё получалось разложить предметы по полочкам, как у преподавателя. Она разъясняла каждую тему, делая её постижимой, хотя в целом вся эта ахинея была лишена смысла.
Бессмыслицу