Нерассказанные истории. Анна Грэйс
Я, конечно, тебя люблю и всё такое. Потому и советую – завязывай. Займись привычной рутиной. Брось это дело. Чего ты упёрся? Тратишь на эту девку всё рабочее время. Квартира и интернет сами себя не оплатят.
– Рик… Пойми, я знаю что делаю. Она чувствует безнаказанность. Она потеряла страх. Она обязательно ошибётся. Это элементарная психология… Я могу рассказать тебе как это происходит, хочешь?
Ну, отлично, разговариваю с воздухом. Рик уже заткнул уши наушниками.
Я потерял страх полгода назад. У меня первая степень ущербности. А тогда была третья – быть топовым рок-музыкантом это ого-го какой плюс —15 баллов по шкале! За гомосексуализм и то меньше начисляют, 8. Больше только за цвет кожи, но с цветом мне не повезло.
В общем, сейчас я, со своей восьмёркой, мало чего могу себе позволить, а тогда мог. И занесло меня. Как раз с цветом этим. Вот почему я переехал в капсульный дом и работаю на Толоке.
Бутерброды Рика кончились, я пил кофе и мучительно моргал, пролистывая сотни экранов, тысячи слов, миллионы букв. Она обязательно ошибётся. Пошутит не на своей территории. Случайно попадёт кому-нибудь в больную точку. Ущемит права тех, кто выше её по шкале ущербности, или просто не из её категории. Зверюшек, например. Или стариков. Страшное слово, "старики", из категории особо тяжких. Эх, почти не осталось слов для этой категории граждан. "Дряхлый", "старый" – серьезное преступление. Ещё в прошлом десятилетии можно было говорить "возрастной", сейчас нельзя. Не посадят, конечно, всего лишь оштрафуют, но лучше не нарываться. Я люблю слово "опытные". Как в компьютерных играх – со временем герои повышают экспириенс, опытность.
Вот что интересно. Я не злой человек. Но я ненавижу Донну. Ненавижу за то, что она может писать эти слова, не задумываясь, ругаться и шутить на скользкие темы, и её не мучает то, что мучает всех нас. Рано или поздно любой начинает страстно этого хотеть: не зависать над каждой фразой, смело писать то, что думаешь, не выбирая слов и не пряча эмоций. Говорят, что раньше люди просто были культурнее, и сами давили в себе это желание, а теперь культура утрачена, и приходится её насаждать извне, методом кнута. И тотальной слежки. Доносы стали работой, тяжёлой как труд золотоискателя.
Внутри меня сидит страшный жук, он шевелит жвалами, и тыкает меня острыми лапками – давай, Рома, давай! Оторвись, брат! Пусть у них отвалятся пачки, а глаза выкатятся бильярдными шарами, пусть они задрожат от негодования, запыхтят как старые чайники!
Самое противное то, что и в личной переписке теперь надо быть готовым к подвоху.
Меня слил наш же бас-гитарист. Теперь он жуёт рябчиков с ананасами в сотне квадратов, а я – бутеры Рика в своей капсуле. Но это ненадолго. Донна, Донна, черножопая дрянь, мне плевать, что с тобой станет, чем сильнее ты промахнёшься, тем ниже упадёшь. Чем ниже упадёшь, тем выше я поднимусь.
Я не опоздал, хотя спал всего четыре часа. Рик бросил на меня быстрый взгляд и через пять минут передо мною возник стаканчик кофе.
Я забормотал признательно, но Рик только хрюкнул:
– Не благодари.